Треллис приподнялся на постели, перенеся на локти весь вес прогнувшегося гипотенузой тела. Голова его глубоко, по самые ключицы ушла в плечи, а глаза вперились в незнакомца, как два потревоженных часовых, выглядывающих со своих сторожевых вышек.
— Кто ты? — спросил он. Из-за густой мокроты, комом стоявшей у него в глотке, голос его звучал неважнецки. Задав свой вопрос, Треллис незамедлительно произвел отхаркивающий звук, предположительно с тем, чтобы подправить свою не вполне членораздельную артикуляцию.
— Зовут меня Молингом, — ответил клирик. Моментальная улыбка пробежала по его лицу. — Я священник и служу Господу. Немного погодя мы вместе сотворим молитву.
Облако изумления, клубившееся в душе Треллиса, вскипало черным гневом. Он опустил веки, оставив своему взгляду лишь узенькую щелку, не шире той, до которой сужается глаз мошки, летящей навстречу яркому солнцу, иными словами составляющей одну тысячную дюйма. Опробовав действие своей носоглотки и убедившись в том, что достаточно прочистил ее, он громко вопросил:
— Как ты попал сюда и что тебе нужно?
— Путь мне указывали ангелы, — ответил священник, — лестница же, по которой я добрался до твоего окна, была сработана в ангельских мастерских из наилучшего ясеня и доставлена мне на небесной колеснице прошлой ночью, для пущей точности — в два часа. Я явился сюда сегодня утром, чтобы заключить некую сделку.
— Так, значит, сделку.
— Да, сделку между тобой и мной. Кстати, эта штука на полу дивно сработана. Округлость ее ручки радует глаз.
— Что? — переспросил Треллис. — Как ты там себя называл? И что это еще за шум, за трезвон такой?
— Это колокольчики моих псаломщиков, — ответил клирик. Однако в голосе его звучала рассеянность, поскольку большая часть его мыслей была сосредоточена на прекрасных округлостях стоящего на полу сосуда, его белизне, вспыхивающей яркими звездочками.
— Так что же?
— Это мои псаломщики звонят в твоем саду. По утрам они обходят вокруг залитой солнцем церкви и звонят в колокольчики.
— Прошу прощения, сэр, — вмешался Шанахэн, — чтой-то это больно высоковатые материи для нас. Я хочу сказать, тут у вас немножко растянуто. Забавно, конечно, но не могли бы вы чуток подсократить, сэр? Не могли бы вы подсыпать ему чего-нибудь или устроить ему закупорку сердечной аорты, так чтоб покончить все разом?
Орлик уперся кончиком пера в середину верхней губы и легким движением то ли руки, то ли головы, то ли обеих вместе приподнял ее.
Результат произведенного действия . Приподнятая губа обнажила десну и зубы.
— Вы переоцениваете мое мастерство, — ответил он. — Чтобы дать человеку упасть, надо сначала помочь ему подняться. Улавливаете суть?
— Ну конечно, не без этого, — сказал Шанахэн.
— Варикозное расширение вен или инсульт, — посоветовал Ферриски. — Дело верное.
— Я как-то видел фотографию, — сказал Шанахэн. — Бетономешалка, понимаете, мистер Орлик, и трое рабочих туда свалились, когда эта бетономешалка работала на полном ходу...
— А потом это месиво три раза в день после еды по чайной ложке, — со смехом произнес Ламонт.
— Терпение, господа, — призвал Орлик, предупреждающим жестом подняв свою тонкую белую руку.
— Бетономешалка, — повторил Шанахэн.
— Кажется, мне пришло в голову кое-что очень неплохое, хотя, может быть, я и ошибаюсь, — оживленно вмешался Ферриски, который даже лицом потемнел от умственного напряжения. — Когда вытащите нашего героя из бетономешалки, уложите его на дорогу и пустите по ней паровой каток, которыми асфальт укатывают...
— А что, очень недурная мысль, — поддержал его Шанахэн.
— Мысль очень недурная, мистер Шанахэн. Но когда каток наедет на его хладный труп, одну вещь, черт побери, он не сможет сокрушить, одну вещь, от которой он слетит в кювет, как пушинка... и это десятитонный каток, только представьте!..
— И что же это такое? — Брови Орлика от удивления поползли вверх.
— Одна вещь, — сказал Ферриски, для вящей убедительности поднимая указательный палец. — Его черное сердце, живым-живехонькое, прямо посреди мокрого места, которое от него осталось. Им не сокрушить его сердца!
— Вот это действительно здорово! — восхищенно выдохнул Ламонт. — Нет, а каков наш Ферриски, всех победил! Лучше не придумаешь.
— Восхитительно, — признал Орлик. — Думаю, никто не станет спорить.
— Они не смогли сокрушить его сердце!
— Однако паровые катки — дорогое удовольствие, — заметил Шанахэн. — А как насчет иглы в колено? Натыкается он случайно на иглу, а та ломается, и уже не вытащишь. Тут все сгодится — и швейная иголка, и шляпная булавка.
— Поджилки бритвой перерезать, — подмигнул Ламонт с видом знатока. — Испытанное средство.
Орлик между тем хладнокровно готовил про себя мудреный монолог, с которым он и поспешил вмешаться в дискуссию, как только в ней возник малейший намек на паузу.
— Изощренность физических мук, — возгласил он, — ограничена искусным взаимодействием между мозговым аппаратом и нервной системой, которые препятствуют фиксации любых эмоций и чувств, несовместимых с неусыпной властью Разума над способностями и функциями человеческого тела. Разум не дает возможности воспринимать ощущения неоправданные и чрезмерные в своей интенсивности. Покажите мне мучения, но в пределах разумного, говорит нам Разум, — тогда я буду готов рассмотреть их и должным образом гласно заявить о своем согласии; я смогу примириться с ними, не отвлекаясь от своих основных занятий. Ясно я выражаюсь?
— Отлично сказано, сэр, — одобрил Шанахэн.
— Но преступите пределы дозволенного, продолжает Разум, и я умываю руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83