Желая угодить ему, они искусно смастерили Змея Пернатого и водрузили чудище на крест, чтобы он выглядел нарядно и не казался сиротливым.
Людям наряд креста понравился, взор радовало украшение. Там собралась толпа, когда пришел Кецалькоатль. Увидел крест он со змеей, отпрянул, побледнел.
— Что это? — закричал. — Я вижу: это — зло! Гордыня! Да, моя гордыня душит Дерево мое! Откуда здесь Змея?!
— Мы сделали. Ты сам позволил. Образ твой. Чтоб знали все, чье это дерево; чтоб видели: заступник ты его и покровитель!
— Нет, — простонал Кецалькоатль. — Вижу, грешен, креста я не достоин, нет, не быть мне под его защитой! Снимите с Дерева змею и разорвите ее в клочья! Дикое кощунство! Я сам украшу Дерево смиренно, но на него не опереться мне. Теперь я знаю. Понял я. Во мне земного слишком много. Тщеславие и честолюбие меня переполняют.
Он умолк. Был раздосадован самим собою. А люди ничего не понимали.
— Мы не знаем, чем угодить ему, чем ублажить! Он не такой, как мы! Нам надобны жрецы, которым ведомы божественные тайны! Пусть нам вернет жрецов! Попросим!
Змея они, однако, не порвали, а спрятали в большой пещере, чью тайну охраняли кактусынопали. Так начал насаждаться тайный культ Змеи Пернатой.
В течение долгих дней Кецалькоатль не подходил к кресту, не украшал его, не обращал людей в иную веру, не наставлял народ и мрачен был. Но люди мук его не понимали. Акатль как-то подошел к нему и так сказал:
— Ты молчалив и грустен. Нас не учишь, ни слова нам не говоришь, не предаешься размышленьям. Скажи нам, на кого ты злишься? Кто рвет когтями твое сердце? Что может сделать для тебя тот, кто нашел тебя у моря? Ты руки опустил и смотришь вдаль. И песен не поешь, не веселишься. Что сделать мне? Проткнуть иглой себе язык и уши, как это сделал Татле?
— Что ты сказал? Что сделал Татле?
Тот тут же появился, своей он кровью был измазан.
— Что натворил ты, мальчик? — прошептал Кецалькоатль.
— Боль причинил себе, чтобы к тебе вернулась радость. Чтобы опять ты пел на тростниковой флейте. Чтобы ты снова сети плел, ходил со мной, держал меня за руку. Для этого принес я жертву.
— Дикость! Какой же хаос в мыслях я породил! Еще желал им объяснить основы мирозданья. О, эти громкие слова и царственные позы, когда не знаю даже, кто я есть. Да, долго мне еще придется мучиться сомненьями, искать. Туман окутал разум. Я забыл, как отправляли культ креста; не помню я ученье это, не знаю я, как дальше поступать. Я слишком был высокомерен и тщеславен. Да, лучше буду я все делать сам, вот этими руками. Смиренны руки и скромны.
И он сказал Акатлю так:
— Впредь будешь ты о почитании Дерева радеть, о празднествах, о соблюденье ритуалов. Кровь позабудь, пусть будут только песни, благовония и цветы. Назначь сам дни обрядов, празднеств, искуплений. Год целый я беседовал с тобой. Ты должен был чему-то научиться.
И он пошел на площадь, чтобы сказать об этом людям.
— Жители Тулы! — раздался звучный громкий голос, который нравился народу. — Вот перед вами человек, земли сын вашей. Он за волосы вытащил меня из моря. Ныне пришла пора ему заботиться о Древе, посаженном тут мною. Он вас научит культу и обрядам. Я не достоин, я — тщеславен. Он — скромен, он пригоден. Акатль будет о Древе печься и вам скажет, как надо Древу поклоняться. Я же хочу узнать ваш край, узнать людей и научить их засевать поля, брать все, что могут здешние дать земли. Я не хочу вносить смущенье в ваши души. Мне надо вспомнить. Надо поразмыслить. Нельзя вести вас торными путями.
Народ согласен был с решением Кецалькоатля. Нуждались люди в тех, кто занимался бы священнодейством, дабы вернулись снова общее довольство и порядок, вернулись радость, танцы, песнопения дней прежних.
Вот так случилось, что Кецалькоатль решил увидеть земли, где довелось ему прожить затем пятьдесят два года. Он вышел из дому со свитой. И Топильцина взял с собой, сказав ему:
— Я научу тебя распоряжаться благами, добром людей, которых многому я обучать хочу. Пойдем со мной. Пусть нас сопровождают те, кто знает здешние места.
Возрадовался Топильцин: он прыток был и любознателен. Не всем понравилось, однако, что Кецалькоатль назначил лишь одного того, кто должен был заботиться о соблюденье культа, и одного того, кто должен был добром распоряжаться. В сердцах иных проснулась зависть, но в пору ту она молчала.
В поход пошел Кецалькоатль, надев большую мантию из перьев, украсив голову плюмажем. А за руку его держался Татле, радуясь, что не напрасно принес он свою жертву.
Пристально в краях далеких Кецалькоатль смотрел на землю: там хорошо сажать маис, здесь — хлопок, тыквы, перец, прочие плоды земные. Думал, водохранилища где создавать; приглядывался к камню, годному для обработки и строений. Он самоцветы, серебро и золото отыскивал и для охоты добрые угодья примечал. Не тратил даром время по пути, все зарисовывал на тонких срезах кактусов-магеев или коры древесной. Люди с почтением глядели, как чертит он колючками, обмакивая их в сок растений.
— Искусен ты во многом, мудр, Кецалькоатль.
— Я передам свое уменье вам. Народ богатым будет и умелым. Появятся здесь мастера, появятся художники, Тольтеки.
Но вот отряд достиг далеких гор, и Топильцин сказал:
— Нельзя идти нам дальше в горы или придется воевать. Здесь земли диких чичимеков. Они воинственны и не живут сообща. Гоняются по лесу за зверьем, а мясо сырым едят.
— И к ним приду я с добрым словом. Но не теперь, а много позже, когда на землях наших будет изобилие.
— От них не жди добра, — ответил Топильцин. — Они по-нашему не говорят и знают только промысел нехитрый свой, чураются всех чужеземцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37