теперь-то, я надеюсь, ты сумеешь подать воды своему мужу.Она вышла из комнаты.— Я всегда теряюсь при виде таких хищниц, — сказала жена Сергея, глядя в окно.Сергей проследил за ее взглядом и увидел, что жена летчика, уже сняв сарафан, прошла на пляж ко всей компании. Дом стоял на пригорке, и отсюда хорошо был виден пляж и было видно море, насколько позволяло окно.— Почему хищница? — спросил Сергей, голосом показывая, что ему, тратящему сейчас все свои силы на одоление боли, приходится уделять внимание этим никчемным разговорам.— Ну, это же видно, — пожала она плечами, все еще глядя в окно.Солнце уже опускалось над морем, так что вся компания, хоть и сидела под зонтиком, была сейчас озарена его не очень жаркими золотящимися лучами. Все они сейчас выглядели сильными, здоровыми, красивыми, и Сергей подумал, что почему-то всегда с ним случается что-нибудь такое, что делает его беспомощным по сравнению с другими.Белобрысый мальчик, еле волоча корзину с какими-то фруктами, подошел к компании, поставил корзину и, сложив на животе руки, что-то вежливо предложил. Сергей невольно прислушался, но слов не мог разобрать.Вдруг вся компания расхохоталась, и когда хохот смолк, Сергей услышал голос геолога из Тбилиси. Он иронически что-то заметил мальчику, после чего все снова захохотали. Мальчик несколько смущенно, но как бы продолжая утверждать свою линию, снова сложил руки на животе.— Все у моря… а я тут должна сидеть, — вдруг сказала жена Сергея, и он, слегка сучивший болевшей ногой, медленно, украдкой остановил ее. Теперь, когда он остановил ногу, боль запульсировала с новой силой.— А ты иди, — сказал Сергей, всеми силами стараясь придать голосу обычную интонацию, — мне уже лучше.— Правда? — спросила она, стараясь вглядеться в него и понять, не обиделся ли он. Сергей ничего не дал ей понять.Теперь, когда она сказала, что ей хочется быть там, где сейчас всем весело, а не там, где Сергею больно, — обида с такой силой захлестнула Сергея, что он собрал всю свою душевную энергию, чтобы не выдать своего состояния, а дать во всей чистоте и полноте проявиться ее безжалостному эгоизму.— Да, иди. — сказал он как можно проще.— Ты ведь целый день развлекался, — сказала она и, наклонившись, поцеловала его в губы. Сергей не хотел и никак не мог бы ответить ей на этот поцелуй, и она это почувствовала, и это ей показалось противоречащим его же собственным словам. — Ты и вправду не обиделся? — сказала она еще раз и поправила штрипку купальника, слетевшую с плеча, когда она к нему наклонилась.— Да, попробую заснуть, — сказал он.Сергей вспомнил, как он болел в детстве. Он вспомнил, как мама, узнав, что он заболел (обычно это был очередной приступ малярии), возвращаясь с работы, стремительно входила в комнату, где он лежал, издали вглядываясь в него, пытаясь понять, насколько опасна его болезнь, быстро подходила к постели, трогала ладонью лоб, взбивала подушку, встряхивала одеяло, совала ему под мышку градусник, и весь ее облик говорил о страстном желании проникнуть душой в его больное тело и помочь ему одолеть эту болезнь.И Сергей сквозь жар болезни чувствовал странный уют и сладость ее желания проникнуть в него, слиться с ним и вместе с ним одолеть его недомогание. И сладость, и странный уют этого ее желания были настолько приятны ему, что он в такие минуты хотел, чтобы температура его оказалась большой, болезнь опасной, потому что он чувствовал, что сладость проникновения ее в него, уют кровного родства, готовность к самоотдаче делались тем зримей, тем сладостней, чем реальней была опасность его заболевания.Она давала ему лекарство, а чаще просто клала ему на лоб мокрое полотенце и сидела возле него, помахивая чем-нибудь, освежающим воздух, и на лице ее было выражение великого терпения, силой своей безусловно превосходящего его болезнь, и он это чувствовал, и от этого ему становилось легче.Несмотря на слабость, на большую температуру, на чугунную тяжесть в голове, он понимал, что рано или поздно болезнь будет преодолена, и это понимание конечности болезни, которое он осознавал, глядя на маму, тоже приносило ему облегчение. Но главное, что он навсегда запомнил сквозь морок температурного жара, — этот странный уют, исходивший от ее облика, эту сладость уюта от полноты ее душевной самоотдачи.В такие минуты он чувствовал, хотя и не осознавал словесно, что болезнь приоткрывала в нем что-то такое, что давало возможность устремиться ее душе в него и заполнить его до краев и успокоиться в этой заполненности. Значит, и болезнь его была не напрасным страданием, чувствовал он, опять же словесно не осознавая этого, а имела смысл и, как все объясненное смыслом, приносила успокоение, вернее, рождала сладостную точку уюта внутри мерцающего, воспаленного болезнью сознания…Жена вышла, и Сергей, пока она выходила из комнаты, глядел на линию ее спины, особенно красивую именно в этом черном купальнике, оттеняющем нежность и законченность этой линии. Потом, когда она вышла из дому и тропинкой спускалась к калитке, он продолжал смотреть на нее и вдруг как-то целиком увидел ее идущее тело — не то чтобы отдельно от купальника, а как бы отдельно от всего, может быть даже души, а точнее — именно души, или того, что люди именуют этим понятием.Тело — с его великолепной спиной, длинными нежными ногами — двигалось как самостоятельное существо, грациозное, законченное, зрелое и, главное, не только не нуждающееся в каком-то душевном дополнении, а ясно осознающее, что всякое дополнение было бы разрушением его первоначального замысла. И конечно, именно это тело сейчас толкнуло ее сказать, что его место там, где сидят на ласковом солнце, смеются, купаются, а не здесь, где страдают и лежат в постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81