Знаете, когда она только родилась, прямо на кухне, были и такие, кто хотел ее утопить. Но я не позволил. Можете спросить кого угодно. Я им не разрешил. Кошка прожила у нас четыре года, а потом… умерла ее мать… – Больше он ничего не смог выговорить.– И через четыре года?… – как можно тише спросил Девитт.– А? – очнулся Маркхэм. – Что было потом? Что-что, этот мерзавец Лонгстаф ее украл! Как раз в тот день, когда перестал носить яйца, если мне не изменяет память. В тот самый день.Девитт записал это, а Маркхэм назвал ему точное число. Когда же его спросили, почему он сразу не сообщил о краже, управляющий выкрутился просто блестяще:– Знаете, сэр, есть большая разница между истинным чувством и ответственностью перед законом. Уж я-то знаю! Подумаешь, какая-то кошка, да еще и уродливая. Но для нас она была членом семьи. Она была… любима!Сержант дословно записал это, особенно выделив «ответственность перед законом» – фраза так ему понравилась, что он решил использовать ее впредь.– Для нас это был день скорби. Сначала умерла наша охотница, а потом… – Маркхэм даже прочистил горло, чтобы скрыть унизительную для мужчины дрожь в голосе, –… исчез бедный котенок…– Так ему же было четыре года?…– Да, четыре, но для нас он все еще был котенком! Беззащитным малюткой. Он так зависел от нас! А его украли и забрали в цирк! Представляете, наша судомойка Элис, совсем юная девушка, так расстроилась, что ее хватил удар, и она сошла с ума!Маркхэм поведал сержанту о Томе и Элис: как четыре года назад они оба увидели котенка, как зародился их роман, и вместе с крылатым созданием росла и крепла их глубокая, но несчастная любовь. Пропажа кошки свела с ума бедную Элис, а вслед за ней – и Тома.– Однако я не потерял надежды! – Маркхэм поднял палец, словно желая подчеркнуть мрачную атмосферу, им созданную. – Том пытался вызволить кошку из этой чудовищной клетки! Так он доказал свою любовь, истинное чувство, но никак не безумие. И я уверен, он сразу же пойдет на поправку, стоит ему только увидеть любимицу целой и невредимой. Знаете, – тут он не без гордости кашлянул, – я решил принять мальчика на работу. Он будет трудиться здесь, вместе с нами. Да, Лонгстаф довел невинного до сумасшествия, но возможно, сержант, мне еще удастся его спасти.Маркхэм слегка поклонился. На этом его история была закончена.
С тех пор, как началось расследование, Девитт не раз жалел, что ввязался в это дело. Петронелла исчезла, зато все газеты (да что там, большинство его коллег) как оголтелые требовали вернуть ей кошку. Шли дни, общественность все ретивее выступала в пользу цыганки, чьей фотографии так и не раздобыли (сейчас Петронелла отдыхала от ярмарок в Клапаме). Тем временем в глазах прессы она выросла не только физически, но и духовно, превратившись в «Петронеллу, последнюю из цыган и королеву царства духов», а также (порой в той же самой газете) в «Петронеллу, загадку Сиама» и «Петронеллу, чудовищную женщину-млекопитающее с двумя телами!».Холодными ночами Девитт просыпался от боли в руках и собственного хрипа. Ему снился один и тот же сон. Он идет по пыльной дороге, возможно, в Мексике; солнце жжет, словно раскаленный фарфор, и его окружает стена шума: вдалеке играет пианино, кричит женщина, иногда раздается выстрел, громко кукарекают петухи. Он продолжает свой путь и чувствует под ногами пыль, скрип неровного песка и песок во рту, мелкий и горький. Мимо проходят люди, подвое и по трое; они смеются, гримасничают, точно пьяные или решившиеся на какой-то дурной и бессмысленный поступок.Девитт поднимает голову к солнцу. Зной режет словно бритва по складкам его искаженного лица. На фоне белого сияния видны замысловатые темные пятна, они проносятся перед глазами, надломанные и неправильной формы, похожие на разрывы в светлой завесе. Девитт вдруг осознает, что шевелит руками, которым становится то жарко, то прохладно. Удивительно, но он жонглирует. За мелькающими руками видны ноги, по-прежнему несущие его вперед; спина прямая, затвердевшая; он жонглирует кошками. Где он научился жонглировать на ходу?! И что, если одна из кошек упадет? Они ведь живые, беспомощно сучат лапами в раскаленном воздухе. Однако в следующее мгновение его охватывает спокойствие. Все три кошки черные, или по крайней мере так кажется, и они словно бы чувствуют его уверенность. Животные падают на ладони то спинками, то животами, забыв об инстинкте приземляться на лапы. Он живо перекидывает одну вбок и снова подбрасывает в небо легким движением запястья. Девитт идет мимо салунов, палаток, коней на привязи – они прядают ушами, разгоняя мух. Впереди Петронелла, огромная, как никогда, по меньшей мере с лошадь. Она сидит под балдахином, натянутым прямо между домами. На ней огромное платье складками. Девитт не может оторвать от него взгляда. Сквозь ткань выпирают округлые холмы, а между ними простираются долины со впадинами, бугорками и – неужто правда? – едва заметно бьются два сердца. Ее взор сладок и притягателен, таких манящих глаз он прежде не видал, а гигантские груди набухли – две, четыре, может, все двенадцать, они дрожат и множатся, словно плавучий фундамент для головы и нескольких подбородков. Девитт хочет поблагодарить гадалку, уже чувствует, как его обожженное лицо расходится в улыбке, когда рядом кто-то кричит. Кричат снова, мужчина и женщина, их вопли полны пьяного ужаса. Он больше не идет вперед и в испуге поднимает глаза: одна из кошек неумолимо летит вверх. Достигнув верхней точки дуги, она легко взмывает в небо, кружит над толпой и улетает. Вторая кошка тоже парит в вышине, а за ней пускается к солнцу и третья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59