К таким девкам испытываешь жалость. Но еще большую радость, когда оставляешь ее где-то позади, и перед тобой во всю ширину шоссе бегут одни автомашины. В конце концов мы поняли, что, если станем ее жалеть, это принесет нам несчастье. Ты словно склоняешься над пропастью: так и тянет туда, и чуть появится головокружение, как можно запросто сверзиться вниз.
Нечего сказать: раствориться в ночи! По ночам холодно. Дуют сквозняки. Роса проникает под куртку. Она достает вас даже в самом городе, хотя там нет ни травы, ни деревьев, а только каменные дома, полно грязи и запаркованных машин с бензиновыми лужами под ними. А когда тебя только что остригли, холодно особенно.
Мы не знали, куда направиться среди этой окаянной ночи. Мне даже не хотелось думать о том, где бы отдохнуть. Просто было на все наплевать. Лезть из кожи вон совсем не хотелось. Я чувствовал себя полным тупицей. Мой интеллект спал, и я лишь двигался вслед за Пьеро, которому было все равно, куда идти.
Никогда мы не были так богаты, но это нисколько не улучшало настроения. Мы просто не привыкли к мысли, что у нас много денег. От них у нас распухли карманы. Но что можно купить в два часа ночи в такой дыре, как Тулуза?.. Да еще ведь нужно было хотеть купить. Мне же больше хотелось блевать. Во рту остался привкус неудачи, горечи и какой-то мерзости. Да еще никак не выходила из головы эта шампуньщица. Словно поперек горла встала. К сожалению, невозможно даже с помощью пальца очистить желудок от неудобоваримых воспоминаний. Приходилось привыкать к этой тошноте, как к другу. И вот мы тащимся, как больные, по аллеям без каштанов, без акаций и лип. Уже совсем готовые вернуться в «Салон-парикмахерскую», чтобы забрать шампуньщицу, и ожидая для этого бог знает какого сигнала, пинка под зад, чтобы начать действовать. Словом, еле передвигаемся на усталых конечностях. Внезапно слышим именно то, что ждали, — полицейскую сирену, которая промчалась в другой конец города. Сирена эта прозвучала совершенно неприлично в тишине квартала. Но она спасла нас.
— Следуй за мной! — сказал я Пьеро.
* * *
И, словно психи, мы бросились вперед вдоль застывших по бокам машин. Сворачиваю налево, затем направо, стараюсь избегать фонарей на бульваре, ведущем неизвестно куда. Это похоже на кросс по пересеченной местности. Выскакиваем за подстанцией. Спускаемся вниз по улочке, обсаженной особняками, и оказываемся перед стандартной застройки домами. Минуем три двора, одну помойку, задеваем крышку, которая начинает кружиться как юла. За нами увязывается стая собак. Прибавляем ходу, чтобы отделаться от них.
— Ты куда? — спрашивает Пьеро, следуя за мной по пятам…
Заткнись, болван, я знаю тут каждый закоулок! Мне нелегко бежать. Эта неистовая сучка подсекла меня. Сожалею, старина, но сейчас не до разговоров. Я не могу отвечать даже на вопросы приятеля, который трусит рядом и сходит с ума от страха.
— Скажи, Жан-Клод, куда ты?
Не хнычь, мы прибыли. Вот эти дома из розового кирпича.
— Стаскивай корочки, — говорю ему.
Он больше не задает вопросов. И следом за мной снимает сапоги. Лезем вверх по лестнице, затем топаем по расписанному на испанском языке коридору. Сквозняк шелестит жирно разрисованными листками. Какой-то новорожденный придурок начинает орать, словно его окунули в купель. А ведь в носках никто нас не должен слышать. Силы наши на исходе. Перед дверью с нарисованным мелом номером «324» вынимаю ключ. Пьеро, затаив дыхание и выпучив глаза, наблюдает за мной. Тихо закрываю за собой дверь. Кто-то уже наверняка выглянул в коридор позыркать глазами.
Ничего удивительного: это квартал привратников. Вокруг живет целый сонм консьержей! У этих людей фантастическая способность все слышать. А чтобы делать это еще лучше, они надевают специальные аппараты. Настоящее гестапо слухачей! Если бы вы знали, сколько у них времени уходит на обследование своих ушей — самых классных в департаменте! Чтобы извлечь из них серу, они используют палец, ручку, спичку, вязальную спицу. Больше всего на свете они боятся, что могут образоваться пробки. Ведь тогда они не смогут услышать, что происходит за тонкими стенами помещения. От их внимания не ускользнет ни симфония шепчущих ртов, ни рыдания, ни стоны, ни скрип дверей, ни шлепанье голых пяток по коридору, ни скрип кожанки обнимающейся пары. Собиратели ночных звуков складывают их на зиму, чтобы тогда, в спокойное время года, когда туман заглушает все вокруг, вкушать по капле пережитые впечатления. И пусть подохнет мир! Ведь тут живут бдительные сторожа, им все видно, даже когда они сидят у телика и не замечают, что происходит на экране!
* * *
Соседняя дверь закрылась.
Нам потребовалось время, чтобы отдышаться и прийти в себя. Мы стояли в еще более плотной, чем ночь, темноте. В комнате витали запахи подсолнечного масла и табака. Они словно прилипли к стенам и потолку. Разрубить эту темноту, в которой слышалось сдерживаемое дыхание людей, было так же трудно, как пудинг. В помещении № 324 недоставало только запаха угарного газа — хотя окна были заклеены пластырем.
— Кто там? — слышится сдавленный женский голос.
Я держал руку на выключателе света, скрытом, как и всюду, под вешалкой.
Не оставалось ничего другого, как щелкнуть им. Зажегся свет.
— Жан-Клод!
Похоже, она увидела покойника. Была хуже, чем мертвенно-бледной: с зеленоватым, искаженным, напуганным лицом. В глазах застыл страх и еще навалом всякое другое. Не говоря о следах помады и прочей краски.
— Жан-Клод, — говорит, обалдело вращая глазами. — Это ты?
Движением бедер она освобождается от лежавшего на ней вялого типа, отвернувшегося к стене, чтобы не быть свидетелем кошмара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111