уж не боится ли, дескать, наша госбезопасность получить в ходе следствия свежий трупик пятидесятилетнего мужчины?
Однако же мягкотелый следователь в ответ, как топором отрубил:
– Нет, Гелий Иванович, ЭТОГО мы не боимся. Чего нам бояться? Везде можно заболеть, все может случиться.
И острослов Гелий не нашелся, что возразить. Логика на этот раз была не на его стороне…
3
Наш дом, «рай бедняков» покидала первая эмигрантская семья. Все русские высыпали во двор. Женщины наблюдали суету переезда издали, а мужчины – подходили, предлагали помощь. Эмигранты – народ бережливый и считают предосудительным тратить деньги на то, что можно сделать своими силами.
Отъезжающие благодарили доброхотов, но от их бескорыстных услуг отказывались: мебель таскали нанятые, умелые грузчики; мы провожали своих соседей – в лучшую жизнь. Рыбный магазин освободил Розу от обязанностей официантки в доме престарелых.
Из чрева фургона-грузовика выглянул Миша:
– О, Володя! Ты как раз мне нужен…
Но сначала мы поговорили о новом жилье. Три спальни, веранда, сад, гараж – дворэц!
– Володя, мой адрес легко запомнить: три девятки, Ротшильд авеню…
Ротшильд авеню – это «джунгли», район, куда белый человек поедет только в случае необходимости. Миша не приглашал меня на новоселье; он хотел, чтобы я наведался к нему в магазин.
– Подскочи, когда у тебя будет время.
Впрочем, для обид оснований не было: живя в одном доме, мы не ходили друг к другу в гости…
– Хватит уже мучаться в чекере, – многозначительно сказала Роза.
– У меня ты будешь иметь не меньше, – сказал Миша.
– А делать что нужно? – поинтересовался я.
– Ничего, – простодушно отвечал Миша. – Ровным счетом ничего… Так ты заскочишь?
– Он заскочит, – пообещала Роза.
4
Я тосковал о прошлом, которое некогда с такой легкостью перечеркнул… Мне было только двадцать два года, когда я, начинающий провинциальный журналист, замахнувшись написать свой первый сценарий – о знаменитом враче – устроился санитаром в киевский Институт нейрохирургии.
Я таскал баллоны с кислородом из кладовой в операционный корпус мимо стоявшего в стороне одноэтажного домика, где помещался морг, и, улучив минуту, в укромном углу записывал в блокнот свои наблюдения:
«Прежде чем войти в морг, на вскрытие, врачи снимают белые халаты…»
Вооруженный шваброй и ведром, я мыл пол в подвале главного корпуса и очутился как-то в маленькой, безоконной комнатушке, где на грубосколоченных палках стояли тысячи серых канцелярских папок – истории болезней. Я открыл одну: «окончательный диагноз – саркома». Открыл другую – «медуллобластома»; третью – «астроцитома»…
Завороженный звучными и страшными словами, совершенно не представляя себе, как это будет выглядеть на экране, я строчил:
«Это парад опухолей… За каждым из препаратов стоит человек, который хотел жить… Люди, снимите шапки: здесь мертвые учат живых…»
Добросовестность и безответность санитара вознаграждались тем, что уже через неделю или две мной помыкал каждый кому ни лень, вплоть до алкаша-лаборанта, в обязанности которого входило чистить клетки подопытных животных и таскать им корм. Как-то с одним из таких поручений я попал в институтский виварий…
Едва переступив порог удушливого этого помещения, пропитанного еще более мерзкими запахами, чем морг; впервые услышав стоны истерзанных экспериментаторами, обреченных на муки и смерть тварей, я понял: сюжетом моего сценария будет судьба – собаки…
5
Бездомная, худющая дворняга бродит по зимнему городу. Сияют витрины, спешат куда-то прохожие и машины; сапогом пинает собаку торговка, продающая пирожки…
Ни вальяжным догам, ни овчаркам с медалями, ни холеным моськам, которых прогуливают на поводках, нет дела до замерзшего бродяги.
Мальчишки дразнят шелудивую собаку; прохожий, за которым она было увязалась, останавливается, грозно подняв палку. Лишь один человек обратил внимание на несчастного пса, пожалел его, бросил ему кусок колбасы или хлеба, подозвал, погладил и – захлестнул шею арканом.
Собаку швырнули в машину и привезли в «тюрьму»…
Клетки вивария, собачья тюрьма… Но зато здесь – кормят… К тому же у собаки появился новый хозяин. Пес быстро привык к нему, к его необычным играм: просвечиваниям на рентгене, взвешиваниям, измерениям кровяного давления, прослушиваниям легких и сердца.
Но однажды, когда исследователи убедились, что животное совершенно здорово, собаке дали наркотик, она уснула.
И снился ей наивный и пьяный собачий сон…
А новый хозяин наполнил шприц суспензией, добытой из раковой опухоли другого пса, и впрыснул – подопытному животному…
Экспериментаторы непрерывно следят за развитием опухоли под черепной коробкой собаки. В артерию вводится контрастное вещество, и на рентгеновских снимках возникает и растет из наплыва в наплыв «тень саркомы» – сеть новообразующихся сосудов, питающих опухоль кровью…
Исследователи ждут столь важных для ранней диагностики первых симптомов. И они появляются: пес стал неспокойным, утратил аппетит, сон…
Опухоль растет, вызывая у животного первый приступ эпилепсии. Тело сводят и передергивают судороги…
За первым приступом следует второй, затем наступает паралич, сужается поле зрения, останавливается перистальтика…
Собачья жизнь висит на волоске, но пса усыпляют, везут в операционную вивария и – удаляют опухоль!
По мере того как хирургическая рана заживает, к собаке возвращаются силы. Она ест, ползает, встает, ходит, бегает, встречает своих мучителей радостным лаем!.. Но убедившись, что животное выздоровело, исследователи убивают собаку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107