В любую секунду меня могли схватить. Он видел, что я направился к Радаманду, и подслушал наш разговор — в то время у всех стен и вправду имелись уши. Он знал, что я записал свою мать в колонисты. Эта детская жестокость… он нашел ее совершенно очаровательной.
— У тебя не было выбора.
— Не было. Однако очень часто люди действуют так, будто этот выбор у них есть, и лишаются всего, поскольку не в их силах оказывается это осуществить.
— И что случилось потом?
— Не скажу. Сначала запиши то, что я тебе только что рассказал, и свой сон об Абнере Дуне. Изложи эти истории ясным, простым языком, и сегодня ночью тебе приснится новый сон.
— Ненавижу эти сны!
— Почему? Я ведь не Дун.
— Когда я просыпаюсь, то уже не помню, кто я, а кто ты. Язон ткнул пальцем себе в грудь.
— Я есть я. Ты есть ты.
— Это не ответ.
— Это единственный возможный ответ. То, что находится в твоей телесной оболочке, движет твоими руками и ногами, — это ты. Даже если мои действия остаются у тебя в памяти, это все равно ты.
— Я не посылал свою мать на другую планету, чтобы больше никогда не видеть ее.
— Да, — кивнул Язон. — Этого ты не делал.
— Тогда почему же я так стыжусь этого поступка?
— Потому что у тебя есть душа, Лэрд. Ее существование было доказано еще во время первых экспериментов с сомеком. Добровольцы принимали сомек и лишались памяти, а при пробуждении им давали чужие воспоминания. С крысами, как ни странно, это удавалось. Хотя попробуй представь себе крысу, совершающую действия, которые другая крыса бы не одобрила. Люди просыпались с воспоминаниями о поступках, которых они никогда не могли бы совершить. И это сводило их с ума. Но почему? Ведь им не с чем было сравнивать — другой жизни они не знали и не помнили. Однако воспоминания о стольких НЕ ПРАВИЛЬНЫХ, НЕВЕРНЫХ поступках были для них невыносимы. Видимо, что-то остается в человеке, даже после того, как сомек стирает все воспоминания. Эта частица постоянно твердит тебе: «Вот так бы я мог поступить. А вот так — никогда». Эта частица определяет твою сущность. Это твоя душа. Твоя воля. Как видишь, слова все старые.
— Неужели эту частичку не берет даже смерть?
— Этого я не говорил. Ее не берет сомек. Вот если бы ты разрешил мне показать одну историю из жизни Дуна…
— Нет.
— Ладно, тогда я расскажу тебе об этом. Когда-то он любил девушку. Очень умную, способную девушку, которая попала под власть отца-инвалида и умственно неполноценной матери. Всю жизнь этой девушкой вертели и крутили, как хотели, а она безропотно сносила такое отношение, потому что любила своих родителей. Это повиновение разрушило всю ее судьбу, лишило друзей и знакомых. Рядом с ней остался только Дун, потому что он обладал замечательной способностью видеть человеческую натуру насквозь — даже не будучи Разумником. И он понял эту девушку, догадался, что скрывается за преградой, воздвигнутой ее родителями. Он влюбился в нее. Но она отказалась оставить ради него семью.
— Он хотел, чтобы она вышла за него замуж?
— Ну, свадьбы тогда были не в почете… В общем, она отказала ему. Она даже помыслить не могла о том, чтобы лишить родителей поддержки — без нее их жизнь превратилась бы в кромешный ад. И она осталась с ними. Прошло пятнадцать лет, прежде чем они умерли. Отчаяние, горечь, озлобленность затуманили ее душу и заставили позабыть обо всем на свете. Даже когда Дун вернулся и вновь предложил ей свою любовь, она отвергла его. Для нее больше не существовало любви. И тогда он решился на отчаянный шаг. Пятнадцать лет назад, когда они обсуждали, э-э, свою будущую совместную жизнь, он уговорил ее записать свои воспоминания на сомеккассету. Она согласилась, но передумала, когда Дун собрался ввести ей сомек. Эта кассета долгие годы пролежала у него. А поскольку к тому времени Сонные Залы уже оказались в его власти, он без труда устроил так, чтобы девушке ввели сомек и переписали в мозг старые воспоминания. Потом он признался ей в этом — сказал, что она заботилась о своих родителях до конца, а теперь может жить, не терзаясь воспоминаниями об искалечивших ее душу годах.
— И стали они жить-поживать и добра наживать?
— Она не выдержала этого. Не смогла жить без памяти — без памяти об угасании своих родителей. Она была из тех, кто следует долгу до конца — даже если это ведет к гибели. Она просто не могла по-другому.
— Ее душа…
— Да. Она заставила Дуна вернуть ей истинные воспоминания. Пусть даже их счастливой жизни друг с другом настал конец. Она предпочла боль радости.
— Во-во, такую сумасшедшую только Дун и мог полюбить.
— Ты такой милый, Лэрд, аж сердце радуется. Ну для каждого у тебя найдется доброе словечко.
— А нормальный человек может желать страданий и отказываться от счастья?
— Хороший вопрос, — согласился Язон. — На него-то ты и должен будешь ответить в своей книге. А теперь давай записывай то, что я рассказал, потому что сегодня ночью тебе приснится еще один сон.
— А что мне будет сниться?
— Ты что, не любишь сюрпризов? — Нет.
— Тебе будет сниться, как Язон Вортинг, знаменитый воин-пилот, стал капитаном корабля колонистов и как он впервые в жизни потерпел поражение.
— Уж лучше писать о таком, чем о том, что ты мне сегодня понарассказывал.
— Иногда приходится писать о скучном, чтобы придать увлекательной части больший смысл. Давай пиши. На следующей неделе мы с твоим отцом собрались за дровами, и эти башмаки ему понадобятся.
— Ты что, с нами пойдешь?
— Такое развлечение — неужели ты думал, я останусь в стороне?
Лэрд писал, а Язон шил. Вечером отец примерил новые башмаки и признал, что сработаны они неплохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105