грядет светлое, радостное, безбоязненное, хотелось работать сутками, и все точно знали: наконец-то правда восторжествует и тут, на местах, раз уж в Москве! Гдлян!.. Иванов!.. И очень немногие выдержали то, что им уготовила судьба потом. Но уж те, кто остался…
Они остались: светловолосый, небольшого роста Борис Анченко и Слава Комиссаров (кликуха в отделе – Слава КПСС, уж больно плакатной внешностью одарила природа: глядя на него, хотелось взять в руки лопату и бежать на субботник).
– Установлено время смерти: между половиной десятого и десятью утра. Кто из вас где находился? Борис, ты?
– В холле, – тихо отозвался он. – В девять тридцать отнес девочкам завтрак из столовой. Через час хотел забрать посуду.
– Стучался?
– Конечно.
Борис дерзко дернул подбородком:
– Думайте что хотите, товарищ майор. Наташа не виновата, она все делала по инструкции. Дождалась условной фразы, после стука открыла, пистолет был при ней, и перед этим она сняла его с предохранителя.
– Откуда ты знаешь про предохранитель?
– Щелкнуло.
– Ладно, – хмуро проговорил Туровский. – Выдохни, перегоришь. Вы говорили о чем-нибудь?
– «Доброе утро». – «Привет». – «Скучаете?» Обычный треп. Я был у них две-три минуты от силы.
– Не заметил чего-нибудь непривычного? Нервозности, например?
– Ничего. Наташа выглядела как всегда… – Он вдруг запнулся.
Как всегда прекрасно, перевел про себя Туровский. Борис по Наташе всю жизнь вздыхал, а подойти близко не смел. Он и напросился на эту работенку из-за нее, чтобы хоть таким образом быть поближе. А теперь… Он казался спокойным, но Туровский знал: это спокойствие человека, не успевшего осознать, что наткнулся грудью на пулю.
– Это ты подарил Наташе медальон?
Борис некоторое время молчал, осознавая смысл вопроса.
– Там внутри фотография мальчика…
– Да, да… Это Наташин брат. Он умер в детстве.
Вот так, подумал Сергей Павлович. Оттого ему и казалось, что та мелодия прозвучала, будто ангелы с неба заплакали по мертвым…
– Страшно. Как будто кто-то задался целью истребить всю семью – одного за другим. Мальчик чем-то болел?
– – Нет, он умер от испуга. Сердце не выдержало.
– Кто его мог так напугать?
– Отец Наташи. Он пил шибко… Тоже умер – цирроз печени.
Они помолчали.
– Как выглядела Тамара? Я имею в виду ее душевное состояние.
– Тамара… Ну, может быть, слегка подавленно, но просто с непривычки: трое суток безвылазно в четырех стенах, даже в коридор запрещено.
«Сереженька. Тамара назвала меня Сереженькой. Сколько же лет я не слышал такого обращения? Только совсем в далеком детстве, когда мама укладывала спать, а мне все не хотелось, я был „совой»: вечером ложиться, а рано утром вставать в школу было большой проблемой".
Он опять почувствовал, что уплывает куда-то. Возник вдруг аромат каштановых волос, ощущение горячего прикосновения рук к его плечам. «Сереженька, я боюсь…» И захотелось завыть в полный голос, как волк на луну: длинно, тягостно, задрав голову, чтобы чувствовать боль в натянутом горле. Он с усилием встряхнулся. Нельзя! Мужчины по мертвым не плачут, некогда. Пепел стучит в сердце.
– В холле ты всегда сидел лицом к коридору? Может быть, покурить выходил, в туалет? – Туровский вдруг взорвался. – Да не молчи ты, твою мать! И не ври! Сейчас надо не честь блюсти, а убийцу искать! Борис только покачал головой:
– Не было никого в коридоре. В девять прошла горничная, я за ней проследил, к дверям она не приближалась. В девять пятнадцать пробежали две девочки, обеим лет по двенадцать-тринадцать. Одну я знаю, они с матерью живут в номере девятнадцать, в конце коридора. Вторая, очевидно, подружка.
– Еще! – требовательно сказал Туровский. Борис обхватил голову руками.
– Все. Слышишь, командир, все! Больше никого не было! Никого! А их убили!
– Без истерик! – рявкнул Сергей Павлович.
Может случиться, что один из них убийца… Слава или Борис. А Борис мог и не видеть, как Слава вышел из своего номера и постучался к женщинам. Мог и не видеть… Но он предупредил, что зайдет через час, заберет посуду. Значит, Славе нужен был предлог, чтобы войти. Какой, например?
И Слава, будто почувствовав что-то, поднял глаза:
– Вы подозреваете меня?
– Да, – с тихой яростью ответил Туровский. – Я вас обоих подозреваю. Я подозреваю горничную, которая не подходила к дверям. И девочек-подружек. Всех! Потому что один подонок в чистой отдельной камере сейчас ждет, когда его отпустят и извинятся. О, он обязательно потребует извинений, а потом накатает жалобу прокурору.
Накал кончился. Туровский опустил плечи и сник, будто постарев за несколько мгновений.
– Но это все ерунда, амбиции, по большому счету. У нас, здоровенных опытных мужиков, на глазах убили двух женщин. Мы обещали им защиту, а обещания не сдержали. Вот о чем надо думать.
Внизу, на первом этаже, один из помощников Ляхова беседовал с вахтером. Вахтеру было хорошо за семьдесят, он пережил многое на своем веку, пока по-отшельнически не осел здесь, и в свои годы сохранил рассудительность и ясность ума. При виде Туровского оба поднялись, но он махнул рукой: не до церемоний.
– Ну что?
Оперативник пожал плечами:
– Ничего особенного. Ни вчера, ни сегодня посторонние в корпус не входили.
Туровский внимательно посмотрел на старика:
– Андрей Яковлевич, вы же понимаете, что мы имеем в виду? Посторонний – это не обязательно тип в черных очках и с поднятым воротником. У него могла быть безобидная внешность: молочница, сантехник, почтальон… Письма-то получаете?
– Да ну. – Старик обиделся. – Я еще из ума не выжил. Трубы недавно меняли, а почтовый ящик – вон он, во дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134