— спросил он.
— О пекаре, само собой.
Джек кивнул — его это не удивило.
— О каком пекаре?
— О том, кто придет с запада и положит конец войне.
— Какой войне?
Экльс посмотрел Джеку в глаза.
— Войне между Севером и Югом — вот какой. — Он провел рукой по лицу. — Я не могу прочесть тебе весь стих, парень, без дозволения гильдии, но кончается он так:
Когда время дважды изменит свой ход,
Не король, но пекарь людей спасет.
Джек отвел глаза. Время изменит свой ход... Сто шестьдесят сгоревших хлебов вдруг припомнились ему. Зная, что Экльс все еще смотрит на него, Джек постарался сохранить на лице полную невозмутимость. И порывисто вскочил с места. Пророчества, секреты, ложь — довольно с него всего на сегодня. Ему хотелось услышать правду, а не туманные пророчества.
— Расскажи мне, как идут дела в Брене, — попросил он. — Как там поживает герцог со своей молодой женой?
Лицо Экльса приобрело странное выражение.
— Где ж ты был последние девять недель, парень?
Джек сразу насторожился.
— Я живу в горной хижине. Мы с хозяином напрочь отрезаны от мира. Он посылает меня в город, только когда у нас кончаются припасы, — в последний раз я побывал здесь два месяца назад.
Джек отвернулся к очагу. Как он, однако, гладко лжет — с его-то презрением ко всяческому обману.
— Стало быть, ты не знаешь, что герцог умер. А его новая жена скрылась, опасаясь гнева Катерины.
— Почему Меллиандра боится Катерины?
Джека уже не заботило, что подумает Экльс: главное было добиться правды.
— Полгорода считает, что это она впустила убийцу в спальню герцога. Катерина хочет казнить ее.
— Она все еще в Брене?
— По всей вероятности, да. Если бы она покинула город, лорд Баралис знал бы об этом.
Баралис? Джек почувствовал, как бьется кровь в его жилах.
— Откуда Баралис может об этом знать?
— Лорд Баралис теперь почитай что правит городом. — Ударение, сделанное Экльсом на слове «лорд», говорило о многом. — Нынче я слышал, что госпожа Меллиандра будто бы ждет ребенка, — говорят, что ее отец мутит воду в городе, утверждая, что ребенок этот от герцога. Не знаю, правда это или нет, но уж будь уверен — лорду Баралису это придется не по вкусу.
У Джека сжалось горло. Мелли в опасности!
— Она бежала одна?
— Говорят, с ней отец и герцогский телохранитель. Есть и такие, кто толкует, будто телохранитель этот — ее любовник. — Экльс пожал плечами. — Впрочем, вскоре и правда, и ложь утратят всякое значение.
— Почему?
— Потому что через несколько недель Брен сровняют с землей.
Надо идти к Мелли — тотчас же. Надо идти в Брен. Экльс отхлебнул из своего меха.
— Что-то ты слишком волнуешься, парень, для тихого горного жителя, — сказал он, испытующе глянув на Джека.
Джек заставил себя дышать ровно. Он расслабил мускулы. Нельзя давать Экльсу повод для подозрений. Меньше всего Джеку сейчас хотелось выпить, но он все-таки выпил, надолго припав к чаше, чтобы дать себе время опомниться.
Идти в Брен прямо сейчас, ночью, было бы неразумно: кругом темно, а он слишком легко одет и обут для перехода через горы. И потом, надо непременно повидаться с Тихоней. Джек мог только догадываться о том, почему травник утаил от него эти известия, и хотел услышать об этом от самого Тихони. Им есть о чем поговорить — и в первую очередь о лжи, прикрывающейся благими намерениями.
— Мне бы переночевать где-нибудь, — сказал он Экльсу. — А уйду я еще до рассвета.
— В Аннисе светает поздно, — ответил пекарь, желая этим сказать, что Джек может остаться. — Ложись прямо тут, у огня. Остальным незачем знать об этом — все равно они скоро разойдутся по домам. Только постарайся уйти до того, как служанка утром явится менять камыш на полу.
* * *
Хват решил вернуться к дому Кравина длинной дорогой. После стычки со Скейсом он больше никому и ничему не доверял. Кто бы ни встречался на пути — пьяница, уличная женщина либо бродячая кошка, — он тут же пятился назад или сворачивал в сторону, а порой делал и то, и другое. Никакая предосторожность не бывает лишней, когда возвращаешься в свое логово. Скорый когда-то за одну ночь обошел Рорн трижды, проплыв от северной гавани до южной в лодке ловца крабов, дважды менял лошадей и спутников и не менее четырех раз переодевался, чтобы сбить погоню со следа. Хват с грустью вздохнул, вспоминая об этих подвигах, ставших легендой в среде карманников.
Вдохновленный мыслью о Скором, не побоявшемся ни соленой воды, ни незнакомых улиц, ни женского платья — в последний раз он нарядился старой молочницей с деревянными ведрами, коромыслом, да к тому же хромой, — Хват решил совершить еще один круг, прежде чем направиться к убежищу.
Для своего кружного пути он выбрал улицу, изобилующую тавернами, борделями и пирожными лавками. Свет, сочившийся из дверей и ставень, даже ободрял его — он как-то потерял вкус к темноте.
Он поплевал на ладонь и пригладил волосы, желая предстать перед Таулом в достойном виде. Исследовав свою шевелюру, он обнаружил над левым ухом плешь величиной с пятигрошовую монету. Встревоженный Хват, слышавший от Скорого, что вырванные волосы никогда уже больше не вырастут, остановился и принялся рыться в своей котомке. После непродолжительных розысков, сопровождаемых тихими проклятиями по адресу Скейса, он нашарил деревянную ручку своего зеркальца.
Удостоверившись, что никто на него не смотрит, Хват подкрался к ближайшему дому и встал на цыпочки под открытой ставней, чтобы поймать падавший оттуда свет. После множества сложных манипуляций он ухитрился наконец уловить в зеркале отражение своей новоприобретенной плеши.
Как ни странно, на вид она оказалась совсем не такой большой и голой, как на ощупь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28