Как-то город Брен воспримет эту весть? Ответ не заставил себя ждать. Ее попытаются опорочить — заявят, что ребенок не от герцога или что она зачала его до брака. Ложь и клевета обрушатся на нее — ведь многие и так уже считают ее соучастницей в убийстве. Ну и пусть. Единственное, что имеет теперь значение, — защитить эту новую жизнь.
Дитя родится через восемь месяцев, и она охранит его — всеми силами тела и души, всей своей жизнью. Она забрала у герцога меч и украла его судьбу — это испытание послано ей в искупление.
Мелли встала и положила руку на водяные часы, накренив конус. Они пробили следующий час преждевременно — если бы и все остальные часы шли так быстро. Ей не терпелось произвести дитя на свет.
Если это будет девочка, она разделит власть с Катериной. Если будет мальчик — он заберет все.
I
— Опостылело мне бегать по улицам в поисках работы, Грифт. Мозоли мне прямо житья не дают.
— А сколько у тебя на ногах мозолей, Боджер?
— В последний раз я насчитал четыре штуки, Грифт.
— Ну тогда придется побегать еще малость. Счастливое число — пять, а не четыре.
— Какое же может быть счастье в пяти мозолях, Грифт?
— Мужчине с пятью мозолями не грозит бессилие, Боджер.
— Бессилие?
— Да, Боджер. Эта напасть поражает только тех, кто мало ходит пешком.
— Но капеллан говорил, что от бессилия можно излечиться, лишь проведя ночь в молитвенном бдении.
— Может, и в бдении, да только не в молитвенном. Бдение бдению рознь. — Грифт многозначительно покачал головой, и Боджер кивнул ему в ответ.
Приятели шли по улице в южной части Брена. Было позднее утро, и накрапывал дождь.
— А все-таки нам повезло, Грифт. Нас всего лишь выгнали — а могли высечь и в тюрьму посадить.
— Да, Боджер. Напиться на посту — это не шутка. Мы дешево отделались. — Грифт остановился, чтобы соскрести лошадиный навоз с подошвы. — Они могли бы, конечно, уплатить нам жалованье за месяц вперед, прежде чем выкидывать на улицу. Теперь нам и поесть не на что — не говоря уж о том, чтобы купить лошадей и вернуться назад в Королевства.
— Ты же сам и потратил все наши деньги, Грифт, — на эль.
— Что поделаешь, Боджер. Без эля тоже не жизнь. Хоть ложись и помирай. — Грифт обезоруживающе улыбнулся. — Ты еще спасибо мне скажешь, Боджер. А работу мы найдем, не сомневайся. Через две недели свадьба Катерины и Кайлока, и чего только не подвернется для таких умельцев, как мы с тобой.
— Никто нам работы не даст, Грифт. Лорд Баралис теперь почитай что правит городом — и всякий, кто нам поможет, рискует своей шкурой. — Боджер плотнее запахнулся в плащ. Он терпеть не мог дождя — от влаги у него волосы вставали дыбом. — Надо сделать так, как я говорю: уйти из города, перевалить через горы и вступить в высокоградскую армию. С тех пор как Кайлок убил халькусского короля, Град принимает всех и каждого. Всякий, кто хочет сражаться за них, получает пять медных монет в неделю, новенький панцирь и вдоволь козлятины.
— Если мы примкнем к Граду, Боджер, то окажемся на побежденной стороне, — заверил, сплюнув, Грифт. — Понятно, что северные города так и кипят от злости — но Брен и Королевства никогда еще не были так сильны, как теперь. Кайлок за последние три недели занял почти весь Восточный Халькус. Вся страна, можно сказать, принадлежит теперь ему. И кто знает, где он остановится.
— Я слыхал, он хочет поднести Халькус Катерине как свадебный дар, Грифт.
— Что ж, после гибели короля Хирайюса это труда не составит.
Боджер медленно покачал головой:
— Страшное дело, Грифт. Шатер для переговоров — священное место.
— Для Кайлока нет ничего святого, Боджер.
Боджер, собравшись кивнуть, увидел вдруг в толпе знакомую фигуру.
— Эй, Грифт, гляди-ка — не юный ли Хват вон там? — И Боджер, не дожидаясь ответа, ринулся вперед с громким криком: — Хват, Хват! Постой!
Хват оглянулся. Его послали по важному делу и строго-настрого наказали не мешкать, но не мешкать Хват не мог, а звук собственного имени был ему слаще музыки. Он сразу узнал крайне несхожих друг с другом Боджера и Грифта — мокрых, несчастных, потрепанных и, что тревожнее всего, трезвых, как городские стражники. И куда только катится мир?
Боджер бежал к нему, расплывшись в улыбке.
— Как ты, дружище? До чего я рад тебя видеть! Мы с Грифтом до смерти за тебя беспокоились после той ночи...
— Той ночи, когда мы расстались, — прервал Грифт, бросив Боджеру предостерегающий взгляд.
Хват осторожно высвободился из паучьей хватки Боджера, одернул камзол, пригладил волосы и молвил с легким поклоном:
— Всегда счастлив вас видеть, господа.
— Твоя потеря все еще причиняет тебе страдания? — многозначительным шепотом спросил Боджер.
— Потеря? Какая потеря?
— Потеря твоей нежно любимой матушки. Ты, бывало, все свое время проводил в часовне, молясь за упокой ее души.
Плечи Хвата мигом поникли, спина сгорбилась, рот растянулся в плаксивой гримасе.
— Я по-прежнему горюю о ней, Боджер, — сказал он, но скорбные лица Боджера и Грифта заставили его почувствовать стыд. Скорый не похвалил бы его за то, что он упоминает имя матери всуе. Воры очень сентиментально относятся к своим матерям. Сам Скорый так любил свою мать, что назвал один из самых знаменитых своих приемов ее именем: Диддли. Этот бесконечно искусный прием избавлял человека от ценностей, которые тот носил вблизи от сокровенных органов. Как видно, от матушки Диддли в свое время тоже ничто не могло укрыться. Хват еще не поднялся в своем мастерстве до головокружительных высот «диддли», да и не слишком к этому стремился.
Чувствуя легкую вину за то, что он так долго водил этих стражников за нос, и нешуточную вину за то, что из-за него они оказались на улице, Хват решился сделать им предложение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28