"Нет, я долго не могу... - Голос ее вдруг стал жестким, злым. - Я с детства завидую людям, которые умеют молчать, умеют терпеть рядом с собой людей более заметных, умеют не терять достоинства и уверенности в себе, одеваясь просто и немодно, - я завидую их силе духа. Завидую, но быть на их месте не хочу. Я требую внимания. Внимания - любой ценой! Я презираю тех, кто не требует внимания к себе. И восхищаюсь ими. За то, что они могут не нападать первыми. Пока все. Впрочем, я еще успею прочесть тебе строки, которые люблю, и мы больше никогда не вернемся к этому разговору".
Она прочла неизвестные Павлу стихи. Потом они спустились в подземный переход. Молча перешли на противоположную сторону улицы.
"Мне пора, - с веселостью, которая опять-таки была неожиданной, сказала Таня. - А ты иди и ешь свои антрекоты". Павел не успел опомниться, как она была уже на подножке троллейбуса. Странно: собирались ведь поехать еще в Гидропарк...
Видел, как прошла вперед по салону, даже не повернув голову к окну.
Троллейбус гулко хлопнул створками двери и покатил вперед.
Целую неделю после этого он не мог ее найти. Где она была все это время, не знает Павел до сих пор.
...Так было. А сегодня он, молодой воин, впервые заступил на пост, впервые встал на охрану государственной границы. Наряды на самой заставе уборка помещений, работа в подсобном хозяйстве - все это осталось позади, и он вздохнул с облегчением, когда осознал себя настоящим пограничником. И, отправляясь в свой первый ночной дозор, почувствовал, что военная служба началась для него по-настоящему и ничто не изменится в его жизни на протяжении двух лет.
Понимая, что служба в армии - необходимая и естественная обязанность каждого юноши, он все же внутренне запротестовал, когда сам оказался в жестко регламентированной обстановке пограничной заставы.
И надо же! - произошло это как раз в то время, когда они с Таней приблизились к разрешению самой главной проблемы. Хотя, по правде говоря, все казалось им тогда самым главным. И кто знает, когда смогли бы они разобраться во всем до конца...
Первые дни службы для любого новичка - не пряники с медом. Но если ты еще думаешь, что судьба не вовремя одела тебя в шинель, тогда и вся служба - два года - покажется нескончаемо длинной.
Перед глазами Павла все время проплывали разные картины, главными героями которых были они с Таней. Эпизоды их жизни, в которых все было известно наперед, несмотря на это, казались интересными.
Таня теперь всегда была с ним: на спортивной площадке оценивала его ловкость, в тире маячила рядом с мишенями, и вряд ли это помогало ему метко стрелять. Наверно, только на кухне не мешало ее присутствие, а ему частенько выпадал такой наряд. Чистить картошку или мыть бачки - разве найдется более женское дело! Делал его Павел механически, предаваясь воспоминаниям, пока старший по наряду или повар не кричал ему в самое ухо: "Онищенко, не бросай кожуру в котел!"
В любую минуту он мог подумать: "А что сейчас делает Таня? Где она? С кем? Сколько парней около нее увивается? Одного отвадит, другого, а третьего... А может быть, третий сам будет холоден с ней?.."
Он скучал не только по ней, но и по друзьям, и по своему двору, который казался ему когда-то несуразным, неприветливым, а теперь - милым и уютным. А родное метро! Вдыхая чистый и душистый лесной воздух, он мечтал снова захлебнуться скипидарным запахом подземных станций.
- Онищенко! - опять сержант. На этот раз свистящий шепот. - Смотри на контрольно-следовую полосу!
Павел оторвался от воспоминаний, посмотрел на темную с редкими прогалинами стену кустарника, мимо которой шли они - два пограничника, на остроконечные тени высокого камыша, пиками перечеркнувшие контрольную полосу.
Рядовой Онищенко недолюбливал Пименова.
Как всякого новичка, в первые дни службы тянуло Павла к бывалым солдатам. Он искал друга, который был бы и духовно сильнее и умнее его, чтобы можно было бы посоветоваться и получить поддержку в трудную минуту. Заметив, что особым уважением пользуется Пименов как человек прямой и справедливый, порой даже во вред себе, Онищенко потянулся к нему.
Однажды, когда на душе было очень тоскливо, он решил поговорить с сержантом откровенно, рассказать о Тане, о том, как трудно ему на заставе... Но, выбрав подходящую минуту, когда Пименов был в казарме один, неожиданно растерялся, подумав, что с сержантом делятся своими незадачами все и, наверно, рассказывают ему о своих подругах такими же словами, какими он сейчас собирается говорить о Тане. Нет, ему очень не хотелось, чтобы Таня в глазах сержанта, даже в мелочах, была похожа на других. Это удержало его, к Пименову он не подошел. И как ни странно, а с тех пор невзлюбил сержанта именно за то, что не осмелился открыть ему душу. Понимал, что это несправедливо - ведь Пименов-то ни в чем не виноват! - но неприязни своей побороть так и не смог.
Когда-то в Киеве он иногда сердился на свою Таню... И теперь, среди лесной тишины, всплывали в памяти обрывки их разговоров. Охватывали сомнения, был ли он к ней справедлив, понимал ли всю сложность ее характера, помог ли ей хоть раз расслабиться, отдохнуть от самой себя? "Эх, - думал он, - невесело живется ей, хоть и красива она, и хороша..." Было с нею и легко, и весело, и одновременно очень тяжело!
Вспомнилось, как привел ее впервые к себе домой. Бабушка принялась рассматривать девушку: такая уж привычка у старушки - всех разглядывать.
Таня молча встала со стула и, не попрощавшись, ушла.
Павел был в это время в другой комнате - искал свои детские рисунки, чтобы показать их Тане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88