Удачно ты, Фауст, женился, такую девку упустить грех...
Он похлопал себя по груди - трезвый, против обыкновения, ехидный, не упускающий случая уесть меня идиот. Впрочем, на идиота во всей этой истории больше тянул я сам.
- А чего это мы в кухне, как неродные? - спросил гость, допив вторую чашку собственноручно приготовленного кофе, - Пошли в комнату, в креслах раскинемся, покайфуем. Хочу тебя с комфортом послушать.
Мы перешли в комнату. Усевшись напротив него в глубоком старом кресле, - я приготовился говорить. На круглом столике между нами красовалась мамина настольная любимая лампа в стиле "модерн": женская, весьма женственная фигурка, вырастающая из округлого, в форме лепестка, подножия, будто цветок, и абажур в форме ландыша. Коньков небрежно передвинул её. Собирается наблюдать за мной - он, видите ли, большой физиономист...
Мне предстояло заново припомнить и изложить все, что год назад уже рассказал ему. Когда с его помощью отыскал жену и привез домой вместе с сыном. И теперь он имеет право узнать все, что хочет, - а как же, он организовал и провел поиск, и преуспел, благодетель, о чем не давал забыть весь год. В гости постоянно приходил, развязный и нагловатый, ужинал непременно с водкой - для него специально покупалась. Забавлялся с Павликом, к себе приглашал - тут уж нет, ни разу мы у него не были, он и не настаивал. Жена говорила, что он славный, вроде бы и не понимала моего раздражения...
Начал я свой рассказ, и вновь меня охватило то чувство, которое я испытал однажды, когда слушал тихий, отстраненный голос Зины - так она и осталась Зиной и для меня, и для всех. Когда-то её лицо казалось мне невыразительным, теперь я ловил на нем оттенки множества чувств: горечи, стыда, отчаяния, страха. И нежности - это когда она говорила о своей матери, о Гизеле. Какая она грустная, эта подлинная история семьи Дизенхоф - сплелись судьбы плохих и хороших людей, и, похоже, никому из них не дано было счастья... Кое-что я и раньше слышал от старой Паки, к этому добавил Коньков то, что поведал ему лейтенант Еремин. Но полностью картина нарисовалась только сейчас, когда заговорила сама Грета.
Больше двух суток отвела нам дорога для выяснения отношений - столько поезд идет от Майска до Москвы. Мы ехали в двухместном купе втроем, Павлик почти все время спал. Коньков отдал Грете свой билет сославшись на то, что поблизости где-то проживает родня его жены и она, жена то есть, не поймет его, если он родственников не навестит. Я было заподозрил его в деликатности - не желает, мол, мешать нам. Однако родственники и взаправду существовали: на вокзал к поезду он явился не один, а с краснорожим, в дупель пьяным малым, который воззрился на мою жену со слезливым восторгом:
- Ангел небесный, красота неземная, и где такие водятся?
- В Казахстане у них гнезда, - сурово ответствовал сыщик, тоже не вполне трезвый, - А у вас тут порода другая, местная. Уральская низкожопая, вроде твоей Люськи.
Похоже, эти двое не испытывали друг к другу братских чувств: затеять настоящую потасовку помешал им только сигнал к отправлению поезда. Поплыл мимо перрон, поплыли две разгоряченные физиономии и воздетые в прощальном приветствии кулаки. В купе Павлик сразу захныкал, запросился спать. Нам же было не до сна, предстоял долгий разговор. И начался он с Конькова.
- Он кто? - спросила Зина, - Я как-то не поняла.
- Школьный приятель, - ответил я вскользь, не отрывая глаз от её лица, пытаясь разгадать, что в нем изменилось за те полторы недели, что я её не видел. След, несомненно, остался: взгляд утратил прежнюю безмятежность и губы чуть подергиваются, когда она молчит...
- Это он меня разыскал? Он так говорит...
- Я тебя разыскал. С его помощью. Ты не рада?
Беглянка так и вскинулась:
- Я рада, рада, мне просто до сих пор не верится... Как это вышло, что ты за нами приехал в самый такой момент? Я не могла придумать, куда мне из больницы пойти. Куда Павлика взять - вообще куда кинуться, я Вилли боялась, я от него сбежала...
- Надо было сразу домой!
- Я бы вернулась. Только денег на дорогу достала бы. И ещё я не знала, как оставить маму, - ей плохо, ты сам видел. Ты сам с врачом говорил...
- Ну да, он сказал, что никто ей сейчас не нужен, она не реагирует. Но почему же ты не позвонила мне, когда сбежала? Уж это-то можно было...
Ах, к черту этот инквизиторский тон. Белокурая голова опустилась низко-низко:
- Прости меня, пожалуйста, ну прости...
Она плакала, этого я вынести не мог и принялся её успокаивать:
- Все позади, мы домой едем, не плачь...
- Ты мне не веришь, - её шепот был едва различим.
- Да я пока ничего толком не слышал. А вдруг поверю!
Я обнял её, в самом деле готовый поверить всему: что её похитил граф Дракула, что она агент иностранной державы и её преследует КГБ. Одно я теперь понял твердо: нет у меня соперника, не любовник побудил её покинуть наш дом, а какие-то темные обстоятельства прошлой жизни, - кое-что я уже знал, остальное предстояло узнать в этом поезде, под мерный стук колес, под тихое посапывание нашего сынишки. Они оба со мной, ничего с ними не случилось - да пусть теперь говорит, что угодно... В конце концов, какая новость окажется похлеще той, что законная моя жена живет по чужому паспорту, под чужим именем? А с этой новостью я как бы уже примирился.
Но она поведала такое, что снова ошеломило. В жутковатой действительности, отчасти знакомой мне из рассказа старухи-кореянки о прошлом немецкой семьи, сорванной с места и брошенной в чужие края, появилось ещё одно действующее лицо, подстать всем остальным. Аркадий. Кириллович Барановский, чекист, родной отец Маргариты, который стал законным мужем её матери Гизелы, когда дочери уже пятнадцать минуло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47