Он подбросил в огонь несколько поленьев, пододвинул ширму, отчего комната погрузилась в полутьму, и подал Гэрриет запотевший бокал с вином. Она взяла его двумя руками, чтобы унять дрожь в пальцах, и отхлебнула сразу большой глоток. Вспомнилось, что после утренних бобов она сегодня ничего не ела.
Когда Саймон вышел в другую комнату, ей вдруг показалось, что она заперта в одинокой лачуге посреди леса, между деревьями, к ней крадутся враги — возможно, индейцы, — и неизвестно, когда и с какой стороны они нападут. Но Саймон скоро вернулся, неся на тарелке остатки пирога.
— Мы сегодня так и не пообедали. Отрезать тебе?
Она помотала головой.
Саймон стал есть, держа кусок над тарелкой.
— Как себя чувствуешь после падения? — спросил он с набитым ртом. — Ничего себе не отбила?
— Нет. Отделалась синяками.
— Обязательно взгляну на них… позже.
Сердце Гэрриет бешено заколотилось. В волосах Саймона играли красноватые блики. Когда недогоревшее полено перевалилось через каминную решетку, она испуганно вздрогнула.
— Послушай, — сказал Саймон, — объясни мне, ради Бога, почему у тебя такой затравленный вид. Тебя что, изнасиловали в детстве? Или родители были строгие? Или в школе дразнили? — Он явно подтрунивал над ней, но его голос все равно ласкал, как прикосновение.
Гэрриет отпила еще глоток. Саймон выел начинку из пирога и собрался бросить тесто в огонь.
— Может, покрошим птицам? — сказала Гэрриет.
— Можно. — Он открыл окно, и в комнату ворвался морозный воздух. Снег за окном поблескивал жемчужными россыпями. Саймон поставил на проигрыватель концерт для фортепиано Моцарта.
— Ты все еще грустишь. Отчего?
— Никак не могу забыть лицо Хлои.
— Брось, она этого не стоит — самая обыкновенная потаскуха. Между прочим, мы с ней всего только два раза поужинали. Такие девицы, как она, напоминают мне яичницу: их легко сделать, но потом невозможно отскрести от сковородки.
Гэрриет прыснула.
— Вот это уже лучше, — сказал Саймон. — А теперь иди сюда и садись. Да нет, вот тут, а не на другом конце дивана.
Ее все еще трясло, но страх постепенно отступал, а волнение, наоборот, росло. Саймон поднес ее руку к губам.
— Мне кажется, в «Кошке на раскаленной крыше» ты играл просто здорово, — жизнерадостно проговорила она.
— Поскольку я и так это знаю, — сказал Саймон, — то тему можно считать исчерпанной.
Его рука скользнула по темно-зеленому бархату диванной спинки к волосам Гэрриет, но остановилась, даже не коснувшись ее плеча. Он все еще медлил и не дотрагивался до нее, так что в конце концов она испугалась: а что, если он вовсе не собирается ее трогать? В комнате было жарко, и скоро Гэрриет почувствовала, как по ложбинке между ее грудями ползет капелька пота.
— Какая ты милая, — раздался совсем рядом его тихий хрипловатый голос, и наконец его губы прижались к ее губам. Сначала она сидела как деревянная, вытянув руки по швам, но вдруг дернулась, словно ее стукнули молоточком под колено, руки ее сами собой обвились вокруг шеи Саймона, и она со всей страстью, которая в ней накопилась, ответила на его поцелуй. Сообразив, что руки Саймона движутся по всему ее телу, она поспешно втянула в себя живот.
— Не надо.
— Надо, девочка.
— Ты… будешь думать, что меня слишком легко сделать.
— Не буду. Зато я думаю, что на тебе надето слишком много лишнего. — Он аккуратно вытащил у нее из ушей сережки и положил на столик, потом снял с нее туфли и отключил телефон.
Она откинулась на диванную спинку, готовясь к продолжению атаки.
— У тебя такое нежное тело. — Саймон налил вина ей и себе.
Через минуту он сказал:
— Ей-Богу, нашему брату нужны какие-нибудь курсы по расстегиванию ваших лифчиков. А-а, понял, застежка впереди, — немного повозившись, сообщил он.
Руки Саймона гладили ее спину под свитером, он целовал ее глаза, и волосы, и губы. Она не могла даже предположить, что он окажется таким нежным.
Тут его пальцы скользнули под пояс красной юбки, и Гэрриет невольно дернулась.
— Нет! — вырвалось у нее.
Как объяснить ему, что она бы вовсе ничего ему не позволила, не будь она так очарована им и его талантом?
— Ну, не упирайся, малышка, — прошептал он. — Или ты надеешься, что меня тоже можно выставлять на ночь за дверь, как цветы из больничной палаты?
Гэрриет открыла рот от изумления.
— Ты читал письмо Джеффри?!
— Оно валялось на снегу, и я его поднял. Я тоже рад, что ты села на таблетки, — возможно даже, не меньше его.
— Нельзя читать чужие письма, — сердито сказала она.
— Нельзя, но иногда приходится: например, если надо знать, что люди пишут друг другу о тебе. Так кто такой этот Джеффри? Чем он занимается?
— Он морской биолог.
— Ничего, не всем же быть гениями.
— Он очень умный, — обиделась она за Джеффри. — Он приехал из Плимута.
— Крошка, из Плимута не приезжают. Из Плимута бегут, — пробормотал Саймон, пытаясь расстегнуть пояс ее юбки.
— Пожалуйста, не надо так сразу, — слабо взмолилась она. — Я же еще совсем тебя не знаю.
— Много лишних слов, — сказал он. — Зачем вообще говорить о том, что надо просто сделать? Ведь это так прекрасно.
Тут в нос и глаза Гэрриет полезли шерстяные ворсинки, потому что Саймон начал стягивать с нее свитер.
— Там сзади застежка, — жалобно пролепетала она, чувствуя, что сейчас у нее оторвутся уши.
— Ну же, не бойся. — Он наконец высвободил ее из черного мешка и за руку стянул ее на пол. К дыму яблоневых поленьев примешивался лавандовый лосьон Саймона и звериный запах белого мехового коврика под ее спиной. Последние силы покинули Гэрриет. Сейчас это случится, стучало у нее в висках.
— Будет… очень больно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68