Рябой кот блины пек,
Косой заяц нанес яиц,
Вывел детей - косых чертей...
Охима обняла парня, крепко поцеловала, раскраснелась:
- Ах ты мой бубень-бубенек! Все бы тебе прибаутошничать.
К пиршеству приступили с молитвою. За стол сели чинно. Наливая третью чарку, Андрей, совсем повеселевший, играя глазами, тихо запел:
Как по сеням, сеничкам,
По частым переходичкам,
Тут и ходила - гуляла
Молодая боярыня,
Приходила, пригуляла
Ко кроваточке лисовою,
Ко перинушке пуховою...
На этот раз хмель быстро ударил в голову Андрею. Охима крепкую брагу сберегла для него. Свою чашу она только пригубила, поднимала так, для вида. Он это заметил, но ничего не сказал: пусть поступает, как знает, ему больше достанется. На Пушечном дворе ведь и в самом деле большой праздник - царь похвалил работу пушкарей-литцов; по гривне приказал выдать им. На душе весело. Пускай на воле мороз, зимняя погода! Пускай бесы воют в трубе да наметают сугробы поперек дороги. Здесь уютно. Охима ласковая, глаза ее блестят, сверкают; до самого сердца проникает их полный любви взор, а в печурке тлеют красные угольки. Тепло. Хорошо.
И опять Андрей заговорил о войне.
- Видать, самим богом так указано. И до Ивана Васильевича воевали, и теперь воюем. Русь крепка, неподатлива. Своего никому не уступит! Э-эх, Охимушка, дорогая, люблю тебя! Никому не отдам!..
Андрей ударил кулаком по столу:
- Слыхала? Телятьев, сукин сын! Порочил меня, батожьем сек, сгубить хотел, а ныне царю изменил... Ускакал, будто заяц, в Литву... Наш брат как был на Пушечном, так на нем и сидит, а бояре все с него утекли... Словно их корова слизнула.
Охима толкнула его:
- Буде. Што нам бояре? Есть они или нет - нам о них заботы мало. Прижмись покрепче!
- Врешь! - сердито крикнул Андрей. - Не забыл я, как меня, заместо Пушечного, плотничать послали... Кто?! Телятьев! Царь шлет в литейные ямы, а боярин гонит мост уделывать. Не забыл я, как он бродягу Кречета подкупил, штоб меня в лесу зарубить... За што? Што я - пушкарем был исправным, пожалован царским словом ласковым...
- Чего старину поминать?.. Да и царь-государь тебя не забывал, обиды учинял тебе немалые...
Андрей уставился с хмельной улыбкой на Охиму:
- Баба ты, баба! Царь один, а бояр сотни... Царь коли прогневается, тебе один ответ, а коли сотня бояр пройдется палкой по твоей спине, тогда уж лучше царь, нежели стая бояр! Тоже... спина-то человечья, не каменная...
Охима грустно вздохнула:
- Ваш бог злой, несправедливый.
Андрей погрозился на нее пальцем:
- У нас с тобой теперь один бог... Не забывай!
Охима покачала головой. На лице ее выступили красные пятна. В голосе ее слышалось волненье:
- Меня крестили, но я от мордовского Чам-Паса не отреклась. У меня два бога...
Андрей насупился:
- Полно. Двум богам не молись. Либо нашему, либо Чам-Пасу... Ну, говори! Какого бога избираешь?
Охима с улыбкой тихо сказала:
- Твоего. Потому что он - твой.
Андрею почему-то стало жаль Охиму. Он погладил ее по плечу ласково.
- Ладно. Молись Чам-Пасу, все одно ты наша, русская... И все одно ты меня полюбила больше своего жениха Алтыша...
Андрей вспомнил, как бывший жених Охимы, мордовский наездник Алтыш Вешкотин, вернувшись с войны из Ливонии, сказал ей, вынув из ножен саблю:
- Я или он?
Охима бесстрашно ответила:
- Он.
Сабля вывалилась из рук Алтыша.
- Прощай! - сказал он, и больше его уже не видала Охима.
Андрей подвинулся к ней и тихо, вкрадчиво заговорил:
- Люблю я тебя, то ты знаешь... И ни на кого я тебя не променяю. Так вот слушай. Боярин Басманов вчера сказал мне: "ты добрый пушкарь, и пошлем мы тебя на тех кораблях в чужие страны"... Охима, Охимушка, не плачь, коли на корабль меня посадят. Жив буду - вернусь. Богу не угожу, то хоть людей удивлю. Чего нахмурилась? Посмотрю, какие там пушкари! Свой глаз - алмаз, чужой - стекло. Ливонских пушкарей видел: похвальбой богаты, а делом бедны. Погляжу на иных...
Охима прикинулась спокойной, будто ее не тронули слова Андрея, отвела его руки в стороны.
- Уймись, - сказала она небрежно. - Чего красуешься?
- Семь кораблей снаряжает царь... Наши пушки ставят на них... Будем с морскими разбойниками воевать... Топить их будем!..
- Да уймись же, тебе говорю. Не болтай! - дернула она его за рукав. Не хвались. Доброе дело само себя похвалит.
Андрей замолчал, сел за стол, опустил голову на руки, тяжело вздохнул:
- Эк-кое времечко, - тихо произнес он. - Дай-ка еще браги!
- Нету больше... Што было - выпил.
- Мда... Не хочется мне тебя покидать...
- Милый, желанный... Не уезжай! - прижалась она к его могучей груди.
- Милая... желанная и ты!.. - отстранив ее и снимая с нее бусы, шепчет Андрей.
Бусы отложены далеко в сторону.
Уже косы ее распущены, и голос уже не тот...
- Велик день, красна заря, как сошлись мы с тобой тогда на Волге... И чудесен путь, по которому шли мы с тобой в сей светлорусский град, чтоб увидеть государя батюшку... - говорил тихо, с восторгом пушкарь, в то время как Охима прикрывала шелковым лоскутом икону.
- Время идет, будто хлопья снега; летят и месяцы... Но любовь к тебе все крепче и крепче, моя ненаглядная!
- Пускай была бы жизнь наша как тихая река... Хочу с тобой быть всегда.
- Эх ты, ягодка моя!.. Не бывает река всегда тихою. И туманы, и ветры, и грозы беспокоят ее... Хоть бы виделись нам сны узорные, и за то благодарение богу. Быль наша котлу жаркому подобна... Кипит и бурлит она непрестанно... Огонь...
- Молчи! Ты не на Пушечном дворе. Что за огонь?!
- Ладно, лебедушка... Молчу.
- Коли так, думай об одном: не светел ли месяц светит? А?
Андрей рассмеялся:
- Ах ты, цветик мой, царская дочь! Трень-трень, гусельцы!
- Давно бы так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25