Не страшусь предстать пред всевышним.
Иван Васильевич сел около митрополита, участливо посмотрел в его исхудалое, морщинистое лицо.
- Многоценная жизнь твоя, - тихо произнес он, - во благо царю и всей земле нашей! Твоя паства, как цветы от солнечного согревания, растет и множится. И счастье и страдания твои меркнут перед тем, что содеяно тобою. А мои дела ничтожны перед теми страданиями, что выпали на мою долю. Сделанное вчера сегодня разрушается, и кем? Моими же людьми. Что сделаю завтра - не могу верить в незыблемость того. Твои дела всем видны и никогда не забудутся!.. Своими писаниями ты говоришь с веками.
Царь встал, прошелся из угла в угол по келье. В глазах его - тревога, подозрительность.
- Ангелы восхваляют имя твое, ты добр и милостив. Ради тебя, святой отец, снял я опалу с бояр... Простил Ивана Кубенского, князя Петра Шуйского, князя Александра Горбатого, Федора Воронцова, Димитрия Палецкого и других. Их было немало. Простил я и Семена и его сына Никиту, то бишь, князей Лобановых-Ростовских. Оба они были пойманы на явной измене. Я по слову твоему помиловал их.
- Помню, Иван Васильевич, помню, родной наш государь... Бог спасет тебя, батюшка!
- Увы, отец мой! Ведомо мне - князи те тайно сносятся и ныне с Литвою. Готовят гибель мне и посрамление нашему царству.
- Слыхал я и такое, Иван Васильевич... Правда ли? Не изветы ли их врагов?
Царь задумался. Видно было, как подергивается его плечо. Митрополит знал, что это обозначает сильнейшее волнение у царя.
- Клеветники есть... Проклятие им! Запутали. Ни один владыка не уберегся от увития сих ядовитых змей... Где сила, власть - там и клеветники! Не раз пытались они оклеветать и тебя, но я оттолкнул их от себя, жестоко наказал... Но могу ли я быть глухим к доказчикам? Что ты скажешь мне, святой отец, о дворянине Скуратове-Бельском, о Малюте?
Макарий слабо улыбнулся и тихо проговорил:
- Знаю я его... Мой богомолец. Благословил я его на службу тебе, государь... Упрям он, жесток, но предан тебе...
- То и я мыслю. За воинское дородство приблизил я его к себе. Он недруг мятежникам, правду молвил, преосвященный отец наш.
- Сила святого духа буди над вами!.. Пришли, государь, его ко мне ради смертного моего поучения. Блажен муж, еже печется о своем отечестве. Смягчить его сердце хотел бы я перед кончиною.
- Скажи мне, святитель, не есть ли грех в том, что восхотел я на службу свою, царскую, посадить чужеземца, латинской веры, душегуба морского, дацкого разбойника, коему поручить задумал я бережение наших судов в Западном море?
- Трудами чужеземцев не гнушались... древние пророки и цари. Вспомним Давида и Иисуса Навина... И ты бы, государь, вспомнил и своего деда и отца. Они в супруги взяли иноземок... И да благословен будет путь твоих кораблей, ибо то ко благу нашего царства.
Оба перекрестились.
- Друкарей* и рухлядь всякую словолитную из-за моря умыслил я к нам вызволить.
_______________
* Д р у к а р ь - печатник, типографщик.
Митрополит через силу приподнял голову с подушки. Пристально остановил на лице царя свои впавшие от худобы глаза. Задыхающимся, больным, старческим голосом, тихо, с остановками рассказал: первопечатник Иван Федоров заканчивает "Апостол", но чем ближе к концу его работа, тем больше врагов становится у Печатного двора. Уже не раз пытались неведомые люди поджечь его. И на Федорова было ночное нападение подле Неглинки-реки.
Выслушав до конца жалобы Макария, царь гневно произнес:
- Крамола и здесь!.. Злодеи не ведают, что творят. Не от разделения ли и несогласия, не от гордости ли и самочиния распалось Израильское царство? Коли поймаем поджигателей, медведями я затравлю их.
Он с горечью поведал митрополиту о кознях своих врагов: не идут в открытую, а действуют исподтишка, подпольно пуская в ход обман, лесть, лицемерие. И сила их велика. По городу и государству ходят всякие слухи, суды и пересуды о войне. Иван Васильевич вспомнил митрополита Даниила. Во время княжения Ивана Третьего Даниил жестоко осуждал "завистников, поругателей и клеветников".
"Какую хощеши милость приобрести, - говорил Даниил, - иже зря некиих в течение жития сего настоящего осуждаешь, клевещешь и поносишь и других на это наводишь, яко лукавый бес?"
С негодованием передал царь митрополиту гадкие сплетни о нем самом; о том якобы, будто он, царь, предается содомскому греху с Федором Басмановым. О царице также всякую небылицу болтают враги царского дома. А ему, царю, ведомо: сплетники же из знатных, древних родов, и он, царь, признается - трудно ему бороться с клеветниками. Тайный враг страшнее явного.
Митрополит, слабо улыбнувшись, сказал: и про него непотребное болтают люди, предают хуле и его, святителя. Даже в глаза ему говорили, будто он не митрополит, не святитель, богом избранный, а царский холоп, бесчестный угодник и ласкатель. И "Степенную книгу" написал будто бы неправедно, возводя на незаслуженную степень родословную Ивана Васильевича; и святых канонизировал в угоду московскому великому князю; Александра Невского причислил к лику святых якобы единственно ради того, что он предок Ивана Васильевича, како и великие князья московские; и печатное дело завел в угоду царю, "хотящему властвовать едиными печатными законами повсеместно и единым молением во всех селах и городах по его, царским, печатным богослужебным книгам...".
Великое, доброе дело ставится ему, Макарию, в укор!
Иван Васильевич слушал митрополита, гневно сдвинув брови, дрожа от негодования.
Он ясно представляет себе, какая угроза нависла над всеми его делами... А по лицу его ближайшего помощника и друга - митрополита видно, что недолго осталось ему жить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25