- Да. Нагрешила вдосталь моя опричная дружина. Бог с ней! Жаль Малюту, храбрый и верный был рыцарь. Такие люди на своем куту не умирают. Изрубили его проклятые немцы.
С мягкой грустью в голосе Годунов ответил:
- Позорят его, сыроядцем величают, а того не возьмут в толк, что своею смертью Григорий Лукьяныч пример любви к родине показал... Первый взошел на немецкую крепостную стену, бился до последней капли крови... Пал, как честный, бесстрашный воин. Его смерть охрабрила войско, и крепость была взята... Я слышал злоречие и хихикание даже по сему случаю.
- А ежели божья воля явится убрать и меня? То-то шуму будет! И многие из моих ближних вельмож отрекутся от меня... И, как сказано у пророка Ездры: "возгласят "аминь!", и поднявши руки кверху, припадут к земле и поклонятся господу!" Будут благодарить его, что убрал неугодного им царя. Подойди!
Годунов приблизился к царю.
Царь притянул его за руку к себе:
- Наклонись!.. А царевич Иван как?! - прошептал он ему на ухо. - Не замечал ли чего? Не шатается ли?!
Годунов ответил не сразу. Задумался.
- Ну, ну! - нетерпеливо дернул его за рукав царь. Щеки Бориса коснулось горячее дыхание царя.
- Нет, великий государь, ничего не замечал. Я - малый чин перед лицом государевой семьи. Мне ли судить?! И думать я боюсь о том. Молю тебя, великий государь, не спрашивай меня о детях своих.
- Полно! Не хитри! Ты что-то знаешь? А?!
- Ничего, милостивый батюшка государь, не ведаю.
- А я слышал, будто и он против меня... И будто осуждает меня за неудачи в Литве. Так ли это?
- Не слыхал я того... Мню я - умышление то злых, неверных людей. У многих на языке мед, а под языком лед. Прости меня, великий государь, не пытай! - Годунов опустился на колени. - Мне ли судить о том?..
- Так вот я тебе скажу: молод еще царевич, слушает людей. Вон около него Щенятев Петька крутит, как пес хвостом. Нашептывает ему. Опасный человек. Хотел я Петьку удалить от него - не дает, сердится. Пожалел я его. Да! Жалость моя не в пользу ему. Увы! Не пришлось мне обучить детей своих, как бы хотел я. Император Феодосий Великий искал наставника для сыновей своих Аркадия и Гонория. Он желал найти человека ученого и благочестивого. Ему указали на Арсения. Император принял его с величайшим почетом. Он призвал сыновей и, передавая их Арсению, сказал: "Будь им более отец, нежели я, - ибо важнее дать детям разум, нежели жизнь, сделай их добродетельными и мудрыми, сохрани их от соблазнов юности, и бог воздаст тебе за труды свои. Не смотри на то, что они - сыновья царя, требуй от них полной покорности!" Мои же монахи многое истолковали Ивану и Феодору в ущерб правде и не на пользу нашему царству. Не учителями они были, а льстецами и ласкателями, покорными холопами царевых детей. Шли на поводу у самих же учеников.
- Одно осмелюсь молвить тебе, батюшка государь. Твое доброе сердце во зло употребляют. Ты зело печешься о подданных своих, и то во грех иных вводит и в заблуждение. Многие ни во что сочли твое благорасположение: так и монахи те, и многие до плахи довели себя в те поры своего распутства. И позволю себе я сказать: вон Щелкаловы да и Никита Романыч на высокие посты возведены, обласканы тобою, а с голландцев мзду якобы тянут непомерную и тем аглицкую страну от нас отталкивают, обижают аглицких гостей... Забыли, что неправедно нажитая прибыль - огонь. В том огне сгорают государствия важные дела.
Иван Васильевич вскочил с места, сердито стукнул посохом об пол:
- Что ты сказал? Щелкалов? Никитка?!
- Да, государь.
- А ты почем знаешь? Борис, будь прям! Не хули!
- Писали о том сами аглицкие люди...
- А где то писание? И справедливо ли оно? Чего ради держат его в ящиках Посольского приказа?! Не все одинаковы и аглицкие люди... Не всем верить можно!
- Оно у меня.
- Читай, коли так! Читай! - снова раздраженно стукнул об пол посохом царь Иван.
- Даниил Сильвестр, нелицеприятный толмач твоей, государь, службы, перевел то и целовал крест, что, де, писание это есть подлинный перевод письма того аглицкого посла.
- Читай!.. - нетерпеливо крикнул царь Иван.
Борис начал медленно, с расстановкой читать:
"Объявляю, что когда я выехал из Москвы, Никита Романович и Андрей Щелкалов выдавали себя царями и потому так и назывались многими людьми, даже многими умнейшими и главнейшими советниками".
Иван Васильевич побледнел.
- Убери бумагу! - махнул он рукой. - После прочтешь. Устал я. А теперь иди! Оставь меня одного. Постой... дай бумагу! - царь быстро выхватил ее из рук Годунова. - Однако же помни: царь не отказался и от своих балтийских берегов... Они - извечная земля наша...
Борис поклонился и вышел.
Царь Иван вынул из ларца зеркало и принялся внимательно рассматривать свое лицо. Морщинистое. Желтое. Седина в усах, бороде.
"Вот она пришла... старость! За моей спиной даже Щелкаловы воровским промыслом занялись!"
Он грустно покачал головою.
Не во-время старость, не к делу хворь! Воры торжествуют. Слуги развращаются, теряют страх.
"Проклятые!" - царь с отвращением плюнул.
Ливонские немцы назло московскому царю распахнули двери Ливонии перед Польшей, Швецией и Данией, чтобы не покориться Русскому царству: "Пускай, де, Швеция и Дания захватят нашу землю, только бы не русские!" Четверо против Руси! Приходится пока уступить. Боярская измена принесла свои горькие плоды. Согрешили бояре. На веки вечные запятнали себя. Тяжело бороться царю и с внешними врагами и с внутренними. Тяжело!
"Пятьдесят лет!"
Царь с сердцем бросил на стол зеркало.
VI
Поутру выходит Анна из дома с красного крыльца кормить ягодами медвежонка. Она с детским восхищением следит за тем, как он день ото дня делается и ростом больше и бедовее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18