Будь у меня возможность спрятаться от нее под сиденье, я бы спрятался, и притом не шутки ради, а самым серьезным образом. Я дал зарок свой промах не повторять. И все-таки сейчас, сидя с ней рядом в сыром, холодном трюме мерно покачивающейся шхуны, я забрал ее руку в свою.
Рука эта, совершенно заледеневшая, мигом замерла, но тут же сжала мою, как бы выражая сдержанную, но вместе с тем вполне определенную признательность. Я сделал вид, будто этого не замечаю. Тем более что замечать следовало в первую очередь другое: она была не просто перепугана, она буквально умирала от ужаса. Ее била дрожь, и списать эту дрожь исключительно на холод было невозможно. Мэри Гопман изменилась до неузнаваемости.
- Почему ты крикнул на меня в отеле? - спросила она с укоризной. Совсем забыл о приличиях!
- Кричать не в моих правилах. Кричать и впрямь неприлично, согласился я. - Но в тот момент нельзя было действовать по-иному. Ты вот-вот начала бы каяться вслух, что уснула. - Ну конечно. Я же была виновата в...
- И не подумала о том, что наш друг Флекк может удивиться: к чему бы это нормальные люди, которым нечего скрывать, несут круглосуточную вахту? В тот момент мною владела единственная мысль: чем меньше Флекк будет озабочен проблемой, кто мы - те, за кого себя выдаем, или не те? тем большую свободу действий обретем впоследствии.
- Я виновата, - повторила она.
- Брось! Слава Богу, все обошлось! - Пауза. - Послушай-ка, ты читала "1984" Оруэлла?
- "1984"? - Голос ее выразил удивление и настороженность одновременно. - Да, читала.
- Помнишь, как власти преодолели в конце концов сопротивление главного героя?
- Не надо! - Она прикрыла лицо, предварительно отняв у меня руку. Это... это страшно!
- У разных людей разные фобии. Каждому свое, - вежливо заметил я, вновь завладев ее рукой. - Ты, к примеру, боишься крыс...
- Это... это не фобия! - защищалась она. - Если что-то не нравится, разве это фобия? Крысы противны всяким людям, а женшинам - особенно.
- И мыши тоже, - согласился я. - Прекрасный пол орет, и визжит, и вытанцовывает, и лезет на шкафы. Но не падают же дамы по такому случаю в обмороки, даже после укуса. И не трясутся через полчаса после укуса, как сломанная матрасная пружина. Что с тобой?
С полминуты она молчала. Потом рывком убрала с шеи спутанные светлые кудри. Даже в полутьме можно было различить шрам за гтравым ухом.
- Представляю себе, что там было! - склонил я голову. - Крыса? Когда?
- Мои родители утонули на пути в Англию. Воспитывалась я на ферме у дяди с теткой. - В голосе ее не чувствовалось душевного трепета. - У них была дочь года на четыре старше меня. Милая девочка. И мама у нее милая, то есть, значит, моя тетя.
- Зато дядюшка оказался злым?
- Не смейся. Здесь нет ничего смешного. Сперва он был в порядке. А потом, лет через восемь после моего приезда, тетя умерла. Он запил, лишился фермы, вьщужден был перебраться в другой дом, поменьше. Мне пришлось жить в чердачной комнатенке над амбаром.
- Ладно, хватит, - оборвал я ее. - Остальное я в силах домыслить.
- По ночам мне приходилось бодрствовать с фонариком в руках, прошептала она. - А вокруг, кольцом, глаза - красные, розовые, белесые стерегут меня, стерегут меня без устали. Я стала зажигать свечку перед сном. Однажды ночью свеча погасла, а когда я проснулась, эта... она запуталась в моих волосах и кусалась, а было темно, и я начала кричать...
- Я ведь сказал: хватит, - отрезал я. - Тебе приятно заниматься самоистязанием? - Не очень вежливо, но - что поделаешь! - надо, так надо.
- Прости меня, - тихо сказала она. - Болыпе не буду. Добавлю только: я пролежала три недели в больнице. Не из-за шеи - у пациентки слегка поехала крыша. Ну, а потом меня выписали. - Все это она проговорила весьма деловито. Чего ей стоила такая деловитость, оставалось только догадываться.
Я попытался подавить горячей волной набежавшую жалость. Впутываться в сантименты? Подобной роскоши я не мог себе позволить. И все же я не удержался от вопроса:
- Твои неприятности были связаны не только с крысами?
Она обернулась, посмотрела на меня, потом проговорила:
- Ты проницательней, чем я предполагала.
- Не преувеличивай. И без всякой проницательности ясно: когда женщина задирает нос выше крыши, значит, она воображает, что надменность признак превосходства. Либо ей кажется, будто такая поза ее красит. Либо она провоцирует окружающих на агрессивные поступки. Либо она прикрывает таким образом печальный факт, а именно отсутствие элементарной культуры и здравого смысла, словом, привычки вести себя с людьми по-человечески. Учти; о присутствующих разговор не идет. Но мы забыли о злом дяде...!
- Он и на самом деле оказался злым. Моя кузина однажды сбежала: не могла больше его терпеть. Через неделю я последовала ее примеру, правда, по другой причине. Соседи отыскали меня ночью в лесу плачущую. Меня положили в какой-то институт, потом отдали под опеку. - Ей этот рассказ не доставлял ни малейшего удовольствия. Как, впрочем, и мне. - У моего опекуна были больная жена и взрослый сын. Они стали ссориться из-за меня. И опять лечебное заведение, и опять, и опять... Юная, одинокая, безденежная - да еще иностранка... Некоторые считают, что такое сочетание дает им право на...
- Ладно, - сказал я. - Ты не любишь крыс... и мужчин.
- У меня до сих пор не было оснований изменить к ним свое отношение ни к тем, ни к другим.
Избежать с ее лицом и фигурой заинтересованного внимания окружающих было нереально. Разве может магнит сохранить свои притягивающие свойства, проползая сквозь кордон железных стружек? Но говорить сейчас об этом было не время. И я, откашлявшись, констатировал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84