Я созерцал зеленое мерцание воды, сверкающую белизну песка, размытые пастельные тона коралла, там, за лагуной, темнеющую даль горизонта и безоблачное синее небо над всей этой картиной. При трех опущенных шторах в комнате царила непереносимая духота. Зато наличествовало хотя бы минимальное уединение. Левая моя рука неистово пульсировала. Но я продолжал жить. И никакой водобоязни - она же бешенство - не испытывал.
На стуле у моего ложа сидела Мэри Гопман. В белых шортах, в белой блузке, ясноглазая и отдохнувшая, она блистала румянцем, и одного взгляда на нее хватило, чтоб я по контрасту почувствовал себя очень плохо- Она улыбалась мне, и стало ясно: принято решение больше на меня не сердиться.
- Ты прекрасно выглядишь, - заметил я. - Как чувствуешь себя? Ничего более оригинального не придумал.
- Прекрасно себя чувствую. Температура нормальная. Извини, что разбудила тебя. Обстоятельства вынуждают. Через полчаса ленч. Профессор передал тебе с посыльным вон те штуки, чтоб ты не отказывался. - К стулу была прислонена пара превосходно сработанных костылей. - Можешь, впрочем, перекусить прямо здесь. Ты, верно, голоден, но я тебя пожалела, не разбудила к завтраку.
- Да я ведь и возвратился-то эдак к шести.
- Тогда все понятно. - Я мысленно снял перед ней шляпу: какая выдержка, сколь успешно борется она со своим любопытством. - Как ты себя чувствуешь?
- Ужасно.
- Соответственно и выглядишь, - откровенно высказалась она. Немощным.
- Разваливаюсь на составные части. Чем занималась поутру?
- Принимала профессорские ухаживания. Сперва он пригласил меня поплавать. Кажется, профессору нравится плавать со мной. А после завтрака он показал мне окрестности и шахту. - Ее слегка передернуло, и она полушутя-полусерьезно добавила: - Шахтами я, честно говоря, не слишком увлеклась.
- А где твой ухажер сейчас?
- Отправился искать собаку. Никак; не найдут ее. Профессор весьма огорчен. Собака - его любимица. Он к ней очень привязан.
- Ха! Любимица! Я повстречался с этой любимицей, и она выказала большой интерес ко мне. Такие как привяжутся - не отвяжешься. - Я вытащил руку из-под одеяла, сорвал окровавленные бинты. - Полюбуйся: вот следы собачей привязанности.
- О Боже! - Глаза ее округлились, кровь отхлынула от лица. - Страшно смотреть!
Я глянул на свою руку с этакой сочувственной гордостью и понял, что Мэри ничуть не преувеличивает: смотреть было действительно страшно. От плеча до локтя рука переливалась сложными сочетаниями синего, багрового и черного. Распухла, на пятьдесят процентов перекрыв привычные объемы. Несколько треугольных разрывов кожи, пара из них все еще кровоточит. Что с остальными участками моей драгоценной конечности, не поймешь. Кожа покрыта коркой запекшейся крови. Словом, бывают зрелища куда приятней.
- Что случилось с собакой? - шепотом спросила она.
- Я убил ее. - Я достал из-под подушки окровавленный нож. - Вот этой штукой.
- Откуда у тебя нож? Откуда?.. Расскажи-ка мне все по порядку.
И я ей все рассказал, а она за это время промыла и перебинтовала мне руку. Чувствовалось, что труд фельдшерицы ей не по душе, но проделала она его с предельной добросовестностью.
Когда я завершил повествование, она спросила:
- Что же ты обнаружил на другом конце острова?
- Не знаю, - честно признался я, - Строю всяческие гипотезы, и, честно говоря, ни одна мне не улыбается.
Она ничего не сказала. Закончила бинтовать руку. Помогла мне облачиться в рубаху с длинными рукавами. Восстановила швы и пластырные нашлепки на щиколотке, прошла к шкафчику и вернулась с сумочкой.
- Собираешься пудрить носик на радость своему ухажеру?
- Твой, а не мой.
Я и опомниться не успел, как она принялась натирать мне лицо каким-то кремом, присыпая его пудрой. Чуть погодя, она откинула голову, оглядывая результат своей работы.
- Ты неотразим, - молвила она, вручая мне зеркальце.
Выглядел я ужасно. Любой страховой агент, бросив на меня испуганный взор, тотчас ускакал бы верхом прочь на своей авторучке. Осунувшееся лицо, налитые кровью глаза, а под ними синяки были всецело на моей совести, благородная же бледность кожи, не вызывающая особых подозрений, являлась заслугой Мэри.
- Чудесно, - согласился я. - А если профессор принюхается к этой пудре? Что тогда?
Она вынула из сумочки крохотный пульверизатор.
- Я вылила на себя пару унций "Ночной тайны". В пределах двадцати ярдов ни один запах теперь не привлечет его внимания.
- Твоя убежденность мне понятна. - Я наморщил лоб. "Ночная тайна" и впрямь оказалась сильной штукой. Быть может, благодаря количествам, кои пошли в работу. - А если я вспотею? Не потекут эти кремы вместе с пудрой по лицу ручьями?
- Есть гарантия, - улыбнулась она. - Если что не так, предъявим иск изготовителю.
- Еще бы, - невесело отозвался я. - Интересная возникнет ситуация. "Тени покойных Дж. Бентолла и М. Гопман намерены возбудить дело..."
- Прекрати! - сказала она зло. - Немедленно прекрати!
И я оставил этот тон. В некоторых отношениях она была чувствительна, даже ранима до крайности. А может, я был слишком бестактен и легкомыслен.
- Полчаса еще не прошло? - сменил я пластинку. - Да, - кивнула она. Пожалуй, пора идти.
Мы спустились вниз по ступенькам и сделали шагов пять на солнцепеке. Этого маршрута хватило на аннулирование всех ее гримерских ухищрений. Я чувствовал, что выгляжу безобразно. Функционирует лишь одна нога, вторая, разутая, волочится по земле. Приходится всю свою тяжесть переносить на костыли. И каждое соприкосновение левого костыля с горячей землей отзывается яростной болью в руке. От пальцев - к плечу, там поперек спины и аж до самой макушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84