Может или не может бабка-немка говорить по-русски – она не знает, но что слышала, то слышала.
Ну, Надька, – думаю про себя, – ты у меня еще получишь за это вранье!
Нас отправляют в класс. Все спрашивают, за что в учительскую вызывали, но я молчу Придумываю, какую месть устроить Надьке. В конце урока мне велели собрать учебники и выйти из класса. В коридоре меня ждал энкавэдэшник. Раньше я видел, как правило, суровых энкавэдэшников, а этот был иным – приветливым. Спросил с улыбкой, кто мои мать с отцом, пригласил к себе в гости.
Когда мы пришли к нему в кабинет, он предложил мне конфеты, на что я ответил: сладкое не люблю, особенно конфеты. Он удивился, но настаивать не стал. Потом начал расспрашивать, как живу, как учусь. Поинтересовался, не обижают ли меня в классе. И даже предложил свое заступничество. Дошло до того, что мой новый, невесть откуда свалившийся на меня, «знакомый» вдруг предложил дружить. Я, правда, ответил, что у меня есть уже друзья – Колька Реймер и Муртаз Абдулаев. На что энкавэдэшник недовольно поморщился.
– Колькин отец, – говорит, – шпион, его посадили.
Я с ним не согласился.
– Колька никогда не стал бы жить под одной крышей со шпионом. Наверное, тут произошла ошибка и органы разберутся.
– Тебе-то это откуда известно? – поинтересовался энкавэдэшник.
– Колькина мать говорила. Она написала письмо товарищу Берии и теперь ждет ответа.
Он не стал со мной спорить и неожиданно спросил, рыбачу ли я.
– Рыбачу, – отвечаю ему, как есть – Но у меня крючок большой, рыба на него плохо идет.
Энкавэдэшник пообещал завтра же достать мне крючок из серебра, на который идет любая рыба, даже без червя.
Пришлось признаться, что у меня нет денег, поэтому взять не смогу. Он очень обиделся:
– Какие могут быть расчеты между друзьями? Сегодня я тебе помогу, завтра ты мне.
Это-то я понимаю, но разве мы уже друзья? Дружба ведь временем испытывается. Недаром же говорится, что прежде надо пуд соли съесть.
Мы же еще и щепотки не одолели.
Словом, ходим мы так вокруг да около, пока он, наконец, не попросил меня рассказать о нашем с Надькой походе к бабке-немке. Я, как было, так и рассказал. Всю правду, но тут энкавэдэшник вновь обиделся.
– Ну пусть учительницу… Но меня то, – говорит, – ты зачем обманываешь?
И растолковывает:
– Обманывать, конечно, нехорошо. Но не говорить же учителям всегда и всю правду. Еще боком это вылезет. Отметку по поведению снизят, родителям нажалуются. Но я ведь – другое дело. Ты мужик, я мужик. Между нами все но правде должно быть. Согласен?
– Согласен, – отвечаю, – Но ничего другого о разговоре с бабкой сказать не могу. Она подняла руки: «О майн гот! О майи гот!» – и все. Больше ничего.
И тут я увидел, что энкавэдэшник может не только обижаться, но и злиться.
– Все вы здесь одним миром мазаны! – крикнул он и потребовал, чтобы я сейчас же подтвердил то, что сказала Надька.
Я задумался: как быть? Скажу, как Надька, значит, совру. За вранье дома влетит. А если молчать?
Но энкавэдэшник долго размышлять мне не дал. Схватил за грудки и начал трясти. Голова так болталась, что я подумал – оторвется. И, конечно, заплакал.
– Надька – врунья, это все знают. А бабка говорила только про Бога.
Энкавэдэшник пнул меня ногой в одно место и велел стать в угол. Долго я там стоял, ноги затекли, слезы лились сами собой. Больно, потому что энкавэдэшник попал по косточке, обидно, что верят Надьке, а не мне. Про Надьку ведь все знают, что она врет на каждом шагу.
А мне бабушка говорила: пока человек не врет, он живет, а соврал – погиб, без души люди уже не люди.
Вдруг скрипнула дверь, слышу, кто-то вошел.
– Ну что, колется?
– Нет, – тихо отвечает энкавэдэшник. – Упрямый, как баран.
– Ну-ка, иди сюда! – слышу я повелительный голос и понимаю, что это ко мне.
Оборачиваюсь и едва не падаю в обморок. Бологов!
– Тю! – присвистнул Бологов. – Да это же известный бандюга. Он хотел сжечь наши дома. Я его простил, думал – исправится. А оно вон как повернулось! Что ж, от яблони – яблоко, от елки – шишка… Так и с этим щенком… Ты с ним не церемонься. Или пусть пишет, что нужно, или по пути угонишь – тебе все равно на сельхоз через Вишеру ехать.
И Бологов вышел из кабинета.
Энкавэдэшник усадил меня, сам устроился напротив и сочувственно заговорил:
– Вот ты и майора рассердил. А не надо было… Почему ты скрыл, что тебя уже задерживали за попытку пожечь дома?
Объясняю ему, что никто меня не задерживал, я ходил посмотреть на фонтаны, что о поджоге впервые слышу, бежал бы с Горки быстрее – меня никто и не заметил бы.
Энкавэдэшник горестно кивает головой.
– И хотел бы поверить, да не могу: не по-дружески ты поступаешь – всей правды не говоришь, о главном все время умалчиваешь…
Потом вдруг встрепенулся, будто какая-то важная мысль его осенила:
– Погоди! А может, ты просто-напросто не слышал, что эта немка сказала, а?
– Как же не слышал?! Я ведь рядом стоял. А главное то, что бабка по-русски не понимает.
– И ты им, немцам, веришь? – с горечью говорит энкавэдэшник. – Они ведь притворяются! Чтобы наши секреты выведать, делают вид, что ничего не понимают, а сами, знай, мотают все на ус. У себя дома они, кстати, только по-русски и говорят… Так что подумай. Допустим, немка сказала, как ты говоришь, это свое «майн гот, майн гот». Но если она по-русски не понимает, то почему Бога вспомнила, когда ей о смерти сказали? Значит, понимает! Про Бога она могла прокричать, а про черта прошептать. А? У тебя, между прочим, со слухом все в порядке?
– Все в порядке, – говорю. – Слух у меня охотничий. А вот почему немка, если она знает русский язык, не говорит по-русски, этого я не понимаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28