- "Да-а, видать, мала ты еще. Ладно, просто расскажи, что за личность эта твоя училка". Я рассказала, все по правде.
Он долго смеялся надо мной. Сказал, что я жертва шпионки, едва жизни не лишилась: убийца и следов бы не оставила, как волк, задравший овцу. Потом грозно стукнул кулаком по столу и выкрикнул: "Вот материал для дискуссии!" Мне стало неловко. Тогда он утешил меня, мол, молодости не стоит стыдиться. Но я была недовольна собой. Он предложил свою помощь. Попросил назвать книги, которые она мне приносила. "Белоснежка", "Русалочка". Спросил, кто написал. Я сказала: "Кажется, Андерсен".
Он поднял указательный палец и наморщил лоб. "Постой, постой, вот оно! Кто такой этот Андерсен?" - "Да какой-то старик, иностранец". "А о чем эти его сказки?" - "Все о принцах, принцессах да гномах". "Ну а чем он сейчас занимается?" Я не знала. "Смотри-ка, ты совсем потеряла бдительность! - Он почти орал на меня. - Да может быть, он вражеский шпион". Вынув пузырек с лекарством, Чэнь проглотил несколько пилюль. Сказал, что у него больная печень. Но докторам он в этом не признается, иначе сразу в больницу упекут. Болит все сильнее, но на лечение нельзя тратить ни секунды. Разве можно подвести председателя Мао? Он ведь доверился нам, представителям рабочего класса, тем, кто до Освобождения жили хуже собак и свиней.
Лицо его пошло красными пятнами. "Вам нужен отдых", - сказала я. Он жестом велел мне помолчать, пока, держась рукой за правый бок, пытался утишить боль. Сказал, что учиться почти и не довелось. Родители умерли с голоду. Ему было пять лет. Братьев и сестер, погибших от холеры, просто сбросили в море. Его продали торговцу детьми за пятнадцать фунтов риса. Ребенком начал работать на судостроительном заводе в Шанхае, хозяин драл его нещадно. После Освобождения вступил в партию, был послан в вечернюю школу для рабочих. "Так что я сильно задолжал нашей партии и далеко еще не все отработал..."
Я глядела на него с сочувствием. Болело, видимо, все сильнее. Он крепче и крепче прижимал руку к правому боку, но облегчения не наступало. "Знаешь, мы нашли дневник твоей училки... Там есть про тебя..." - "Что, что про меня?" Я заволновалась. "Пишет, ты одна из немногих в классе, у кого есть способности. Она специально обвела это слово "способности". Понимаешь, что это значит? - И, не дожидаясь ответа, продолжал: - Способности стать такой, как она сама, как ее отец, как все империалисты. А дневник, оказывается, она вела, чтобы представить американским хозяевам доказательства своих шпионских успехов".
Мир для меня перевернулся. Секретарь спросил, понятно ли мне, что сначала я служила для врага подопытным кроликом, потом пришла бы очередь других детей. Цель нашей училки - заставить весь класс предать коммунизм! Я чувствовала и вину и гнев разом: "Да, я выступлю завтра". Он кивнул. "Наша партия верит в тебя, Мао будет гордиться тобой".
"Разоблачить скрытого классового врага, американскую шпионку! Выволочь ее на солнечный свет!" Толпа заревела, едва начался митинг. Я сидела на ступеньках сцены. Два дюжих парня выволокли нашу учительницу на глаза двухтысячной толпы, на глаза ее учеников и сослуживцев. Вытолкали, заломив ей руки за спину. Она была неузнаваема. Мы виделись всего несколько дней назад, но она успела на десять лет состариться. Вдруг поседела. Исхудала лицом. С шеи свисала табличка: "Докатилась до шпионажа". Парни трижды нагнули ей голову перед портретом Мао, а один, еще резче заломив ей руку, потребовал: "Проси прощения у Председателя!" Она молчала. Тогда они уже вдвоем принялись выкручивать ей руки. Лицо учительницы исказилось от боли. Она пробормотала несколько слов, и ее отпустили.
У меня пересохло во рту. Смотреть на сцену не было сил. Веревка, оттянутая тяжелой доской, глубоко врезалась ей в шею. Я позабыла свои обязанности - организовывать скандирование, пока мне не напомнил о них секретарь. "Да здравствует великая пролетарская диктатура!" Я выкрикивала лозунги, следуя их стандартному набору. Страх охватил меня, когда я поняла: учительница пытается сопротивляться своим охранникам. Они хотели пригнуть ее голову к земле, а она силилась взглянуть в небо. С нее слетели очки, и я увидала, что глаза ее закрыты.
Секретарь Чэнь заорал на нее. Толпа отозвалась ревом: "Покайся! Покайся!" Чэнь схватил микрофон и прорычал, что терпение масс имеет предел. Своим поведением преступница сама роет себе могилу. Но она молчала. Только после жестокого удара промолвила, что каяться ей не в чем. Она невиновна. "Наша партия никогда не обвиняет невинных, но наша партия никогда не позволит классовому врагу ускользнуть от суда пролетарской диктатуры", - заявил секретарь Чэнь. Он сказал, что пришел момент вывести преступницу на чистую воду. Он кивнул мне, потом повернулся к толпе: "Дадим слово жертве!"
Я встала. Голова шла кругом. Раздались аплодисменты. Солнце сияло вовсю, слепило глаза. Словно пчелиный рой закружился передо мной, жужжа как скопище крохотных вертолетиков. Когда в толпе захлопали, я подошла к самому краю сцены, встала перед микрофоном. Достала текст, написанный прошлой ночью. Вдруг поняла, что мне совершенно необходимо поговорить с родителями. Я испугалась. Вчера ночью я не ночевала дома, осталась в классе вместе с другими красногвардейцами. Впятером мы писали речь. Я пожалела, что не дала ее посмотреть отцу с матерью. Глубокий вдох. Пальцы мои так дрожат, что невозможно перевернуть страницу. "Не бойся, мы все с тобой", - прошептал мне на ухо Чэнь. Он подошел будто бы микрофон поправить. Поставил передо мной кружку. Я схватила кружку и залпом выпила воду. Чуть полегчало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10