3
Богданов спать не мог… Засыпал он хорошо только в дороге: от тряски и качки мысли рвались, путались, и мозг терял свою власть над ним. Этим и объясняется то, что иногда он брал машину и гнал сто, полтораста километров куда-нибудь в степь, приводя такой бесцельной ездой в недоумение Стешу. Сейчас он тем более не мог спать: он напряженно думал о том, что же творится там, на строительстве металлургического завода.
«А не все ли равно? Ведь я сейчас сделать и так и так ничего не могу. Фу, черт!» – Он неопределенно махнул рукой и принялся читать докладную записку.
Омский писал:
«Рядом с тем местом, где в прошлом году, семнадцатого июня, в пять часов и двенадцать минут утра, найдена черепная коробка, берцовая кость первобытного человека № 1…»
Омский подробно, тщательно описал место, обстановку, людей, которые открыли останки первобытного человека, а Богданов все это пропустил.
«…при вторичных раскопках нашли останки следующих животных: большой дикой кошки, собаки, медведя, древнего слона, льва…»
Богданов поставил на поле докладной записки птичку, написал: «пещерного льва» и тихо улыбнулся, замечая, что и он сам становится тут таким же щепетильным, как профессор Омский. Омский писал дальше о том, как он натолкнулся на останки первобытного человека № 2, вступил в спор с профессором Кригером. Кригер, осмотрев останки, заявил, что они принадлежат саперу французской армии 1812 года.
«Ну, это, знаете ли, самое настоящее вредительство!» – возмущался Омский.
Богданов снова рассмеялся, представляя себе, как Омский при этом отбросил в сторону ручку, оскорбленный за свою находку, ибо был убежден, что останки людей № 1 и № 2 принадлежат жителям каменного века… Богданов пропустил весь спор с Кригером и вдумчиво начал читать те места, где Омский описывал природу, среди которой жили те люди, кровь которых, может быть, и по сей день течет в жилах профессора Омского.
«На основании находок мы знаем, что в той местности жили гиппопотам, слон, носорог Мерка и махайродонт, наравне с многочисленными табунами оленей, диких лошадей… и по всем этим находкам мы можем определить, что суровые зимы отсутствовали (виноградная лоза служит тому доказательством), и наши дикие предки жили под открытым небом, на склонах небольших гор или непосредственно у рек – в пещерах. Реки им давали в изобилии рыбу, здесь же они стерегли дичь, рыли глубокие ямы для крупных животных. Труднее была борьба с хищниками, особенно с неустрашимым махайродонтом. Этот хищник походил на льва, был гораздо меньше ростом, но имел на носу два клыка-кинжала. Обладая способностью делать гигантские скачки, он охотился даже на мамонта. Человек в борьбе с махайродонтом безусловно был бессилен…»
«Бедный человек, – улыбнулся Богданов, понимая горечь Омского, но интересуясь совсем другим. – Так-то! Климат теплый… полутропическая растительность. При той же растительности его открыли на севере. Это было бы замечательно – найти уголек… руду и уголек – вот какие «полезные ископаемые» интересуют нас, уважаемый профессор Омский. Вас – виноградная лоза, нас – уголек и руда», – заключил он и посмотрел в сторону большого костра.
У костра, замкнувшись в круг, хлебая из ведра варево, сгрудились люди и внимательно слушали Захара Катаева. Кроме Захара, Кирилла, Стеши, Фени, тут были и такие, которых впервые видел Богданов, и они-то особенно заинтересовали его. Рассматривая бронзовые от пламени лица, он остановился на одном курчавом мужике, по имени Якуня-Ваня, предполагая, что этот, очевидно, с какого-нибудь дальнего хутора…
– В то время и случилась с Филатом Гусевым беда, – говорил между тем Захар. – Ты ведь о нем интерес имела, Фенюшка? И случилось с ним такое приключение лет сорок, а то и больше, поди, тому назад – с того дня и ходил он голову набок. Жил он тогда по соседству с несусветным колдуном Кузьмой… И раз вот как-то Филат слеги на поветь клал, чтоб солому не сдуло. Одна слега возьми да и упади на огород к Кузьме и помни там огурцы. Кузьма – на Филата. Ну, Филату отмолчаться бы аль ржи пуда два Кузьме сунуть, и дело с концом, А он – нет: мужик был ретивый, за самолюбие в огонь, бывало, полезет – возьми да и осени крестом Кузьму, – Захар сам остервенело закрестил перед собой Якуню-Ваню. – Ну, с этого и началось… И стало с того дня позывать Филата в ночное на кормежку лошадей. Как вечер – нет удержу – тянет его в Долинный дол, как молодого жениха к невесте. А придет, смотрит – там и Кузьма лошадь свою пасет. Телега его поблизости стоит, а около телеги хомут на ребре лежит. Кузьма таким ласковым голоском, привлекательным: «Вот, слышь, хомутик новый купил… лошадку, слышь, кормлю, а в телегу травку накошу». Дескать, рачительный он такой. И опять к Филату: «Посмотри-ка, слышь, хомутик я какой купил». Филат как глянет, и страх его берет – нырнуть в хомут, вот так бы и нырнул. Что ты тут будешь делать? Отойдет в сторонку, перекрестится – нет ни хомута, ни Кузьмы, ни его лошади… пустота кругом. Придет на старое место, и опять – Кузьма, лошадь, телега, и у телеги хомут на ребре лежит.
– Это он местность ту, видно, заколдовал, – вставил серьезно Якуня-Ваня.
– Так и есть. Горазд ты, Якуня-Ваня, на догадки… Так вот, раз Кузьма за надобностью отошел за кустик… а Филату уже терпежу нету, разбежался он да нырь в хомут. Нырнул, вынырнул на другую сторону, оглянулся, и – батюшки! – бежит это он сам на четырех ногах, а позади хвост болтается. «Мамынька, волком сделался!» – хотел было закричать, да голосу человеческого нету. А тут еще Кузьма из-за куста выскочил и давай: «Ату его, ату!» Завыл тут с горя-беды Филат и побежал в лес – волк волком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90