Его больше всего притягивала к ней та женственность, которую он в ней находил и которая была ему теперь нужна. Это была смутная и неодолимая потребность, вызванная другою, любимою, пробудившей в нем властное и таинственное влечение к женской сущности, к близости женщины, к общению с ней, к тому тонкому аромату, духовному или чувственному, который каждое соблазнительное создание, от простолюдинки до великосветской дамы, от восточной женщины с огромными черными глазами до северной девы с голубым взором и лукавой душой, изливает на мужчин, для которых еще жива извечная обаятельность женского существа.
Это нежное, непрестанное, ласкающее и затаенное внимание, скорей ощутимое, нежели видимое, обволакивало его рану, как слой ваты, и делало ее менее чувствительной к новым приступам душевных страданий. Но страдания, однако, не унимались, ползая и кружась, как мухи вокруг открытой раны. Довольно было одной из них коснуться ее, чтобы мучение возобновилось.
Он запретил давать кому-либо свой адрес, и его друзья отнеслись с должным уважением к его бегству, но отсутствие новостей и каких бы то ни было известий беспокоило его. Время от времени ему попадались в газете фамилии Ламарта или Масиваля в перечне лиц, присутствовавших на званом обеде или на каком-нибудь торжестве. Однажды ему встретилась фамилия г-жи де Бюрн, которую называли одной из самых изящных, самых красивых и изысканно одетых дам на балу в австрийском посольстве. Дрожь пробежала по нему с головы до ног. Фамилия графа фон Бернхауза стояла несколькими строками ниже. И вновь вспыхнувшая ревность до самого вечера терзала сердце Мариоля. Предполагаемая связь стала теперь для него почти несомненной. Это было одно из воображаемых убеждений, более мучительных, чем достоверный факт, потому что от них нельзя ни избавиться, ни исцелиться.
Не в силах переносить неизвестность и неуверенность в своих подозрениях, он решил написать Ламарту, который, зная его достаточно хорошо, чтобы догадаться о его душевных терзаниях, мог бы ответить на его предположения даже без прямого вопроса.
Однажды вечером, при свете лампы, он составил длинное, хитроумное письмо, неопределенно печальное, полное скрытых вопросов и лирических излияний на тему о красоте весны в деревне.
Через четыре дня, получив почту, он с первого взгляда узнал прямой и твердый почерк романиста.
Ламарт сообщил ему множество прискорбных новостей, полных для него глубокого значения. Он говорил о людях, но, не вдаваясь насчет г-жи де Бюрн и графа фон Бернхауза в большие подробности, чем насчет других, он как будто выделял их свойственным ему стилистическим приемом и привлекал к ним внимание как раз до намеченной точки, ничем не обнаруживая своего намерения.
Из письма вытекало, что все подозрения Мариоля были в общем обоснованны. Его опасения сбудутся завтра, если не сбылись еще вчера.
Его прежняя любовница жила прежней жизнью: суетной, блестящей, светской. О нем поговорили после его исчезновения, как обычно говорят об исчезнувших, - с безразличным любопытством. Полагали, что он уехал куда-то очень далеко, потому что ему наскучил Париж.
Получив письмо, он до вечера пролежал в гамаке. Он не мог обедать, он не мог уснуть, ночью у него началась лихорадка. На другой день он чувствовал себя усталым, подавленным, полным отвращения к однообразию дней, проводимых между этим глухим молчаливым лесом, теперь уже дремучим, и надоедливой речонкой, журчавшей под его окнами, и решил не вставать совсем.
Когда Элизабет вошла на его звонок и увидела его еще в постели, она удивленно остановилась на пороге и спросила, внезапно побледнев:
- Вы захворали, сударь?
- Да, немного.
- Не позвать ли врача?
- Нет; со мной это случается.
- Не угодно ли вам чего-нибудь?
Он велел, как всегда, приготовить ванну, к завтраку только яйца, а чай чтобы был в течение всего дня. Но к часу его охватила такая страшная тоска, что ему захотелось встать. Элизабет, которую он беспрестанно вызывал по обыкновению всех мнимых больных, приходила встревоженная, огорченная, горящая желанием быть полезной, помочь ему, ухаживать за ним и вылечить его; видя, как он взволнован и расстроен, она предложила, покраснев от смущения, почитать ему вслух.
- Вы хорошо читаете? - спросил он.
- Да, сударь, когда я училась в школе, я всегда получала награды за чтение и прочла маме столько романов, что и заглавия все перезабыла.
Он заинтересовался и послал ее в мастерскую взять среди присланных ему книг самую его любимую - Манон -Леско. Она помогла ему сесть в постели, подложила ему за спину две подушки, взяла стул и начала читать. Читала она действительно хорошо, даже очень хорошо, потому что была наделена врожденным даром верной интонации и выразительности. Она сразу же заинтересовалась повестью и с таким волнением следила за развитием событий, что он иногда прерывал ее, чтобы задать ей какой-нибудь вопрос и немного побеседовать с ней.
В открытое окно вместе с теплым ветерком, напоенным запахом зелени, врывались пение, рокот и трели соловьев, заливавшихся возле самочек на всех окрестных деревьях в эту пору любви.
Андре глядел на девушку, взволнованную, следившую с блеском в глазах за событиями, которые развертывались на страницах книги На его вопросы она отвечала с врожденным пониманием всего, что относится к любви и страсти, придавая своим словам правильный, но немного расплывчатый смысл, вызванный простонародною узостью кругозора. Он подумал: "Если бы немного подучить эту девочку, она стала бы совсем смышленой и умненькой".
Женское очарование, которое он уже раньше почувствовал в ней, благотворно влияло на него в этот жаркий, спокойный день, причудливо сливаясь в его сознании с таинственным и могучим очарованием Манон, которая дает нашим сердцам вкусить величайшую женскую прелесть, когда-либо переданную человеческим искусством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55