Как только вдоль дороги начались апельсиновые сады, я свернула на первую тропинку, думая, что куда-нибудь она нас да приведет, в деревне все тропинки куда-нибудь ведут. Апельсиновые деревья росли очень густо, листва их была чистая, без следа пыли, под деревьями лежала густая тень; после изнуряющей жары и пыли проселочной дороги мы почувствовали себя значительно бодрее. Тропинка извивалась между деревьями, и Розетта вдруг спросила меня:
— Когда бывает сбор апельсинов, мама?
Я машинально ответила:
— Начинают собирать их в ноябре. Увидишь, какие они сладкие.
Сказав это, я прикусила себе язык: был конец сентября, а я все время говорила Розетте, что мы уезжаем из Рима дней на десять, не больше, хотя в глубине души знала5 что это не так, и вдруг я проговорилась. К счастью, Розетта не заметила этого, и мы с ней шли все дальше по тропинке.
Наконец тропинка вывела нас на поляну, посреди которой стоял домик: когда-то он был, наверно, розовый, но теперь весь почернел и облупился от старости и дождей. Открытая наружная лестница вела на террасу второго этажа, где под аркой висели связки стручкового перца, помидоров и лука. На лужайке перед домом были разложены фиги, они сохли на солнце. По всему было видно, что в домике жили крестьяне. Не успели мы позвать хозяев, как навстречу нам вышел крестьянин, который, очевидно, заметил, что кто-то идет по тропинке, и подстерегал нас. Он был стар и ужасно худ, его маленькая лысая головка с ввалившимися щеками, длинным, похожим на клюв, носом, глубоко сидящими глазами и низким лбом напоминала коршуна. В руках у него был серп, которым он, казалось, приготовился защищаться от нас. Он спросил:
— Кто вы? Чего вы хотите?
Я не растерялась, потому что со мной была Розетта, а присутствие человека слабого и нуждающегося в защите всегда придает силу. Я ответила, что нам ничего не нужно, что мы из Ленолы — сказав это, я не особенно согрешила против истины, потому что родилась я действительно недалеко от Ленолы,— что мы прошли очень долгий путь и сильно устали; если он может дать нам комнату для ночлега, то мы ему заплатим, как в гостинице. Он стоял на лужайке, расставив ноги, и слушал меня; рваные штаны, покрытая заплатами куртка и серп в руке делали его похожим на огородное пугало; думаю, что из моих слов он понял только то, что я собираюсь платить и не буду скупиться; позже я узнала, что он придурковат и ничем, кроме наживы, не интересуется. Но и в вопросах наживы он, вероятно, разбирался с трудом, потому что ему понадобилось очень много времени, чтобы понять мои объяснения, он все время повторял:
— У нас нет комнаты; ты будешь платить, но чем?
Предосторожности ради я не хотела вытаскивать при
нем деньги из кармана под юбкой, знаете, во время войны кто только не становится вором и убийцей, а у этого человека было и так лицо вора не то убийцы, поэтому я продолжала повторять ему, что он может быть спокоен: я ему заплачу. Но он не понимал. Розетта тянула меня за рукав, шепча, что лучше нам будет уйти, но тут, к счастью, пришла его жена, маленькая и худенькая женщина, гораздо моложе мужа, с удивленным и восторженным лицом и блестящими глазами. Она сразу поняла, чего мы хотим, и, чуть не обнимая нас, повторяла:
— Ну конечно, вам нужна комната, ну конечно! Мы будем спать на террасе или на сеновале, а тебе отдадим
нашу комнату. Продукты у нас тоже есть, ты будешь столоваться с нами, конечно, еда простая, деревенская, но ты будешь есть с нами.
Муж отошел в сторону и хмуро смотрел на нас, он был похож на больного индюка, когда они закатывают глаза, отказываются клевать и ходят недовольные. Жена взяла меня под руку, тараторя без умолку:
— Идем, я покажу тебе комнату, идем же, я отдам тебе мою постель, а мы с мужем будем спать на террасе,— и она по наружной лестнице провела нас на второй этаж.
Так началось наше пребывание у Кончетты (женщину эту звали Кончеттой). Имя мужа было Винченцо, он был лет на двадцать старше жены. Они были испольщиками у Фесты — коммерсанта, удравшего, как и многие другие, из города и жившего теперь в домике на одной из гор, окружавших равнину. У них было два сына: Розарио и Джузеппе, оба чернявые, с грубыми чертами лица и маленькими глазками под низкими лбами. Они говорили очень мало и вообще редко показывались дома: им приходилось скрываться, потому что во время выхода Италии из войны они оба убежали из армии и не вернулись в свою часть, когда об этом вышел приказ, а теперь боялись фашистских патрулей, разыскивающих мужчин для отправки на работы в Германию, Они прятались в апельсиновых садах, приходили домой только к обеду и ужину, ели быстро, почти не разговаривая, и опять молча исчезали неизвестно куда. С нами они были вежливы, но мне они почему-то были несимпатичны, а так как причин для этого не было, то я часто упрекала себя в несправедливости; но в один прекрасный день я поняла, что инстинкт не обманул меня: это действительно были негодяи.
Надо знать, что недалеко от дома среди апельсиновых деревьев стоял большой зеленый сарай с железной крышей. Кончетта сказала мне, что в этот сарай они складывают апельсины, когда наступает время снимать их с деревьев; может быть, это так и было, но теперь время сбора апельсинов еще не подошло, деревья стояли, увешанные плодами, и все-таки я замечала, что Винченцо с Кончеттой и с обоими сыновьями частенько занимались чем-то в сарае и около него. Я не любопытна,
но когда находишься с дочерью в доме людей, которых не знаешь и которым, по правде говоря, не доверяешь, любопытство бывает вызвано, так сказать, необходимостью. Поэтому, когда однажды вся семья пошла в сарай, я через некоторое время последовала за ними, прячась между апельсиновыми деревьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119