Репортеры бросились вперед, засверкали вспышки, вспышки, вспышки...

— Билеты, пожалуйста!
Инспектор вздрогнул и проснулся. Восходящее солнце через стекло светило ему прямо в глаза. За окном быстро мелькали черные телеграфные столбы. Поля, простиравшиеся до горизонта, были еще молочно-белыми. Глаза у инспектора слезились.
— Ваш билет, пожалуйста!
Все еще оставаясь пленником своего сна, он стал рыться в поисках билета и, найдя, протянул его контролеру. Во рту пересохло, в затылке стучало.
— Счастливого пути и доброго утра. — Контролер ушел.
Женщина, сидевшая напротив, взглянула на инспектора с сочувствием:
— Вы так устали. Жаль, что он вас разбудил.
— Извините. Я, должно быть, храпел.
— Не волнуйтесь. Все остальные спали, а я не против. — Она говорила приглушенным голосом, так как другие пассажиры снова задремали, и это создавало успокаивающую интимность. — Мой сын работает у моего брата в Ареццо, а мы живем во Флоренции. Ему приходится вставать в пять часов каждое утро, чтобы успеть на поезд, и вы представляете, как он устает к вечеру, когда возвращается. Сколько раз он мне говорил: «Мама, я точно храпел всю дорогу и, наверное, даже слюни пускал. Представляешь, что получится, если я как-нибудь встречу в поезде хорошую девушку?»
Инспектор вытащил большой белый носовой платок и промокнул в уголках рта.
— И еще на щеке чуть-чуть, — пробормотала она. — Теперь все. Конечно, во многом ему повезло. У моего брата там небольшая ювелирная фабрика, а сейчас так непросто найти работу, верно?
— Верно. — Он молился, чтобы она продолжала говорить и не оставляла его наедине с этим сном.
— Мы, конечно, уже подумывали и машину купить — у него пока только мопед был, но все равно путь неблизкий, ему все-таки придется выезжать ни свет ни заря, и пусть уж лучше храпит в поезде, чем едет по шоссе полусонный.
Инспектор потер глаза и надел темные очки.
— Вижу, что солнце вам мешает.
— Ерунда. Просто аллергия. — Но, боясь, как бы она не замолчала, ведь черные очки могут оттолкнуть ее, он добавил: — У меня у самого двое ребят. — После этого они проговорили еще примерно с четверть часа.
Потом она сказала:
— Вы, наверное, думаете, чего это я возвращаюсь во Флоренцию в такой ранний час — хотя моей невестке уже гораздо лучше, — но ко мне в восемь утра должны прийти рабочие делать ремонт, и мне не хотелось переносить нашу встречу, потому что я и так жду не одну неделю. Знаете, как бывает...
Уже в третий раз она давала ему повод рассказать о причинах, заставивших его совершить эту ночную поездку. Но вместо того он поделился с ней своим недавним опытом общения с ремонтниками и рассказал о розовой плитке.
— Да вы что! Ну и разозлились вы, наверное!
Пока она говорит... Он был уверен: она знает, что ему нужно, и ее намеки вызваны состраданием, а не праздным любопытством.
Поезд шел уже почти по окраине Флоренции. Она предложила ему конфету.
— Спасибо.
— Это фруктовый мармелад. Нужно иногда съесть сладкого, чтобы встряхнуться. После такой длинной ночи.
— Да.
— Не так уж много народу ездит из Рима на этом поезде. Теперь пустили экспресс, на нем-то гораздо быстрее.
— Он отходил раньше, а я так устал...
Боясь разорвать невидимую нить, соединявшую его с безопасным, разумным миром, Гварначча в холодном свете зари донес ее маленький чемодан до стоянки такси. Его-то ждала полицейская машина — с другой стороны платформы на пристанционной площади. Он придержал для нее дверцу и сказал только, поскольку больше сказать было нечего:
— Спасибо.

— Я хочу, чтобы его тело доставили во Флоренцию. Я хочу, чтобы вскрытие произвел Форли. — Объяснений он не давал.
Капитан не требовал объяснений, лишь заметил:
— Римский магистрат ни за что не позволит.
Мысли инспектора все еще бродили в бархатной римской ночи. Две перистые пальмы в свете круглых желтых ночных фонарей у входа в семейную тратторию. Веселый официант в красном полосатом жилете, подающий ему знаки, пока он стоит на мостовой и жмет на медный звонок. Полдвенадцатого ночи, а до сих пор жарко. В траттории кто-то играет на мандолине и поет, и тут же кричат официанты, передавая заказы на дымную кухню. Инспектор вспоминает лицо Эспозито, смотрящее в разные стороны, и как выпали мозги, когда его стали двигать. Из-за жары и огней происходящее вокруг кажется нереальным, чересчур театральным и не может отвлечь его от этой картины. Ему не терпится поскорее уехать из Рима...
Он заставил себя вернуться в сегодняшний день, в этот тихий кабинет, сосредоточиться на том, что говорил капитан.
— Я мог бы попытаться, на том основании, что нам требуется образец его ДНК в связи с продолжающимся расследованием по делу об убийстве японской девушки...
— Акико.
— Что, простите?
— Ничего. Ее имя Акико. Акико Камецу.
— Ах да, конечно.
— Я хочу, чтобы Форли произвел вскрытие. Ее имя... Я все никак не мог вспомнить. Мне только что пришло в голову, что в этих фильмах про реальные преступления, которые иногда показывают по телевидению ... или про войну... порой говорят: фильм основан на подлинных событиях, однако имена изменены, ради того чтобы защитить невиновных. Никогда этого не понимал. Кто они, эти невиновные? Можно ли столь четко разделить вину и невиновность? Теперь-то я понимаю: нет, никто из нас не может считаться полностью невинным. В действительности все устроено по-другому. Все, кто вовлечен в это дело: сама Акико, мастера, Эспозито.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58