— Но это же воровство… — вяло запротестовал я.
— Оно самое. Надевай — и валим отсюда.
Путь к реке оказался короток, и пролегал он по улицам, напрочь лишенным вчерашнего очарования. Многоквартирные дома были покрыты копотью, между кирпичами — там, где выкрошилась штукатурка — зияли щели. Огромные куски стен не падали потому лишь, что в них упирались падающие куски соседних стен. Жалкие обноски на мне куда лучше соответствовали этому антуражу, чем одежда Пондайбла — хотя в Уоппингер-Фоллз всяк сразу признал бы в моем спутнике бродягу и босяка.
И Гудзон был загажен; река несла маслянистую пену, какой-то мусор… Мне не то что больную голову — стыренную рубашку не хотелось в ней мочить. Но, понукаемый Пондайблом, я спустился к воде по осклизлым камням между двумя причалами и, наклонившись и отпихнув плавающую пакость, окунулся в тошнотворную воду.
— Твою голову это подлечит, — сказал Пондайбл скорее убеждая, нежели обещая. — А теперь я.
Солнце припекало, и пока мы шли от реки обратно, рубашка на мне высохла; куртку я нес на руке. Теперь, когда сознание прояснилось, меня захлестнуло отчаяние. На какой-то миг я пожалел, что не зашел подальше в Гудзон и не утопился.
Пусть все планы, которые я строил, были неопределенными и, что называется непрактичными — всё же это были планы; на них я возлагал надежды, ради их осуществления я мог бы трудиться не покладая рук. Я прилично выглядел, у меня были средства, чтобы обеспечить себе пропитание и крышу над головой по крайней мере несколько недель. Теперь все переменилось. Будущее исчезло, исчезло напрочь; мне нечего стало ждать, не о чем мечтать, не чего добиваться. О возвращении в Уоппингер-Фоллз и речи быть не могло — не только потому, что слишком горько было бы признать свое поражение так скоро, но просто я понимал, какое облегчение доставил родителям, избавив их от никчемного сына. Но отныне город не сулил мне ничего, кроме голодной смерти или жизни мелкого воришки.
Пондайбл привел меня в салун — неприметное мрачное местечко, где, несмотря на ранний час, горели газовые лампы, а паровое пианино бренчало популярную грустную мелодию «Мормонская девушка»:
В пустынном штате Дезерет та девушка живет.
Хочу забыть — но мне любовь покою не дает.
Забыть! Ведь ноженьки мои едва-едва идут.
До Грейт-Солт-Лэйк — там, где она — они уж не дойдут.
Всё строят, строят магистраль на Тихий океан.
Ну, а тем временем, увы, окончен наш роман.
Ах, рельсы обрываются в Айове — и привет!..
Не помню, как там дальше. Что-то вроде: «Не донести мне слов любви в мормонский Дезерет».
— Плесни глоток, — потребовал Пондайбл у бармена. — И пахты для моего кореша.
Бармен невозмутимо протирал мокрой грязной тряпкой стойку.
— Башли-то есть?
— Завтра заплачу, дружище.
Сосредоточенность, с которой бармен продолжал возить тряпкой взад-вперед, ясно показывала, что и выпивка — завтра.
— Послушай, — убеждающе заговорил Пондайбл. — Я завязываю. Ты меня знаешь. Я кучу денег оставил тут.
Бармен пожал плечами.
— Не я хозяин. Когда что-то переходит с моей стороны стойки на твою, касса должна отзвякивать.
— Но у тебя есть преимущество — работа, которая дает тебе деньги.
— Не уверен, что это всегда преимущество. Почему ты до сих пор не законтрактовался?
Пондайбла этот вопрос, похоже, просто ошеломил.
— В мои года? Сколько компания даст за этот истасканный дряхлый остов? Сотню долларов, не больше. И через пару лет — увольнение с приписным билетом от докторов, так что мне еще придется каждую неделю ходить отмечаться куда-то. Нет, дружище, я так долго держался свободным человеком — если это можно назвать свободой — что буду стоять до конца. Плесни глоток; ты убедишься, что я завязываю. Завтра получишь свои башли.
Видно было, что бармен постепенно сдается; отказы раз от разу становились все менее категоричными, и наконец, к моему изумлению, он выставил бокал и бутылку для Пондайбла и глиняную кружку с пахтой — для меня. К моему изумлению, говорю я, ибо кредит был штукой очень редкой — и в больших делах, и в малых. Хоть со времен Великой Инфляции прошло шестьдесят лет, впечатление она произвела неизгладимое; люди либо выкладывали наличные, либо попусту облизывались. Иметь долги было не только позорно, но и опасно; то, что за вещь можно заплатить, когда уже пользуешься ею, или, тем более, когда уже использовал ее, казалось таким же диким, как то, что вместо золотых и серебряных денег могут ходить бумажки.
Я медленно тянул свою пахту, с благодарностью сознавая, что Пондайбл заказал для меня самый сытный и питательный напиток, какой здесь только можно было заказать. При всей своей непрезентабельной внешности и своеобразных моральных устоях мой новый знакомый отличался, по-видимому, некоей первобытной мудростью и столь же первобытным добродушием.
Он одним махом заглотил виски и потребовал кварту светлого пива; пиво он стал пить не торопясь, маленькими глотками.
— Вот так это делается, Ходж. Не делай второго глотка. Если можешь. — Он еще отхлебнул чуток. — Что теперь?
— Что? — не понял я.
— Что ты теперь собираешься делать? Какая у тебя цель в жизни?
— Уже никакой. Я… хотел учиться. Получить образование.
Он нахмурился.
— По книжкам?
— А как же еще?
— Книжки в большинстве своем пишутся и публикуются за рубежом.
— Может, их больше писалось бы здесь, если бы больше людей находило время для учебы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79