Об его острые края можно было пораниться и ранить другого; когда они по-весеннему теплым воскресным утром вместе завтракали, Рауль часто тщетно пытался вырваться из самой глубокой точки на дне кратера, где он с тех пор сидел, и с разбегу перемахнуть через острый как бритва край; он говорил с натянутой улыбкой: «Давай куда-нибудь вместе сходим, на прогулку в красивые места, вдоль берега озера например», а Лукас и Оливер подбирались к острому краю снаружи, подползали к собственной глубокой, до кости доходящей ране, швыряя в него снарядами из пращи: «Нет, мы с тобой не пойдем, ты обращаешься с нами, как – как с кусками мяса». Алекс же сидела ровно посередине, на остром краю, расчлененная надвое, простирая руки и туда, и сюда, и все-таки в конце концов отправляла Рауля домой, а сама шла с детьми в крытый бассейн.
«Скажи мне, почему ты меня любишь?» – спросил Рауль, когда они расставались, и Алекс ответила: «Быть любимым прекрасно, просто замечательно; в детстве я постоянно была влюблена, и мне было совершенно не важно, отвечает кто-нибудь на мою любовь или нет; чтобы быть хоть немного счастливой, мне достаточно было собственного чувства, которое всегда обязательно возникает, когда я вижу тебя»,
6. Handle with care
Слева направо по улице, на которой дымился свежий асфальт, какая-то женщина, явно ортодоксальная иудейка, везла двоих детей, толкая их прямо в будущее: один, пронзительно вопя, сидел в коляске; там же, у него в ногах, лежал вытянувшись спящий младенец, а самый старший гордо и независимо шагал немного позади матери.
Алекс закрывала глаза; потом открывала одну из чешских книг, делая какие-то выписки на дешевой бумаге в клетку или на газетной бумаге, потом приклеивала эти клочки на разложенный повсюду картон, наносила поверх слои черной туши, закрашивала восковыми мелками и шариковой ручкой, наконец, ставила эти произведения в открытые, поставленные стоймя коробки, которые затем прикрепляла к стене совершенно незаметно для глаза.
В одной из ежедневных федеральных газет некая журналистка, с которой Алекс была немножко знакома, делая обзор групповой выставки, проходившей в одной из небольших галерей в Цюрихе, написала о произведениях Алекс среди прочего следующее: «Не случайно доминирующим цветом во всех ее новых работах является черный или по крайней мере темный. При этом у зрителя не возникает мрачного впечатления, скорее с этой темнотой зритель связывает колоссальную всасывающую силу этого антицвета. Так эта чернота, представленная многослойно, с помощью различных техник, становится хранилищем всей жизни. „Девятнадцать дней в неопределенности" – так назвала Алекс Мартин Шварц свой цикл, и своего рода накопителем ежедневно обесценивающихся знаний (из газет и книг) служат на некоторых полотнах летающие коробочки, изготовленные самой художницей из проволоки и папье-маше, а также – восклицательные знаки, сосуды-водосборники».
Алекс не уставала удивляться тому, что люди находят в ее работах. Ей казалось, что побудительной силой к творчеству служит просто чувство, что ей чего-то не хватает; оно рождается из неспособности постичь себя, собственную историю и все истории этого мира.
В Париже она не так давно нашла оборванный, грязный кусок гофрированного картона с китайскими надписями. Она показала его одному старому толстому китайцу, который изо дня в день сидел на заднем дворе и чинил чужим людям обувь, не зная при этом ни слова ни по-французски, ни по-английски. Он посмотрел на Алекс, схватил пустую пивную бутылку, которая валялась рядом, и швырнул ее о ближайшую стену дома, сказал «поп», потом бережно взял полную бутылку, поставил ее на землю к ногам Алекс, снова взял в руки, опять поставил, наконец, он нежно прижал бутылку к груди, кивнул и указал на обрывок картона, и тут до Алекс дошло: это же «Handle with care», «Не кантовать», знакомые слова, которые она тысячу раз видела на ящиках и коробках. Алекс в своем, пусть наивном стремлении дойти до сути хотя бы путем подражания взяла кусок картона и мелкими стежками вышила на нем эти пять красных китайских иероглифов, а между ними воткнула тонкие булавки с серебряными головками; таким образом на лицевой стороне возникла целая грядка, на которой густо росли булавочные головки, а на обратной – густой лес острых гвоздей, прикасаться к которому можно было лишь с большой осторожностью, handle with care.
Первоначально ателье у нее находилось здесь, на центральной улице Цюриха, до поры до времени, пока когда-нибудь, может быть послезавтра, а может и позже, года через два, здание не снесут или не перестроят.
Стол из натурального букового дерева, Алекс он достался от неизвестного предшественника и был до сих пор затянут прозрачным пластиком. Безымянный прежний жилец только что купил его, на этикетке еще сохранилась цена, сто пятьдесят франков; он поставил его сюда, в эту комнату, и через три дня, возможно, на последние деньги, что у него оставались, отправился пешком в сторону Амстердама.
На левую стену он повесил двенадцать одинаковых фотографий, на которых изображена была Австрия с воздуха, и каждый, кто бывал в ателье, старался обвести кружочком те места, где он или она провели часть своей жизни; Вена, разумеется, была на первом месте, но и Зальцбург, и Клагенфурт давно уже исчезли под натиском туристических потоков, оставивших здесь свой след. У Рауля была служебная телефонная книга со списком всех абонентов телефонной сети, выпущенная летом 1938 года, которую в 1945 году вручили Ингеборг, когда она, дрожа от страха, стояла перед дверью с чужим именем на табличке и пыталась позвонить;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34