День и ночь их осаждают хищные птицы Сатаны, рвут плоть с их лиц, невзирая на ее нежность и красоту, снова и снова, и это длится вечность.
Она опять протянула руку, чтоб коснуться моего лица, но я отстранилась. За оконцем звонницы с карканьем летали вороны.
– Да, я была там, когда ты явилась в этот мир.
Воистину, она казалась мне чудовищем. Шепелявой, лживой гнусностью.
– Где же еще я могла быть?
Все закружилось у меня перед глазами, и мне почудилось, что башня сейчас рухнет. Жесткая рука хлопнула меня по лицу:
– Не вздумай упасть в обморок, глупая девчонка!
Я всхлипнула, словно скулящий младенец. Впервые я заплакала в ее присутствии.
Разве были у нее когда-нибудь другие желания, кроме как причинить мне боль? Почему же она не спешит это сделать, ведь сейчас я, как никогда, в ее власти?
Я решила для себя, что Ла Бефана – сущий дьявол, к тому же лгунья, пытающаяся выместить на мне все обиды, которые ей пришлось претерпеть в жизни. Я также рассудила, что она непременно упомянула бы о медальоне, если не стремилась просто показать свою силу, то, значит, она ничего не знала о нем. Да, мы обе мечены одним клеймом, и, вполне возможно, она действительно была в Пьете, когда меня подбросили. Но это ничего не значит. Я уже хорошо продвинулась в своих поисках – и не дам ей становиться на моем пути и сбивать меня с толку разными вымыслами.
Я перестала всхлипывать, перекрестилась и уставилась перед собой в одну точку, хотя мне очень хотелось уронить голову на руки и еще поплакать.
– Ну и вид ты на себя напустила, Анна Мария! Настоящая святоша!
Слезы опять выступили у меня на глазах, и я, как ребенок, поспешила зажать ладонями уши.
– Тебе пока неведом смысл слов «долг» и «жертва», – холодно произнесла она. – Ты корчишь из себя служительницу музыки, но, по сути, ты просто служанка своих желаний. И своего честолюбия. Ты себялюбка и потатчица собственным прихотям; да уж, ты вылитая мать.
Последние слова заставили меня едва ли не зарыдать в голос от облегчения – значит, все-таки не она! Ла Бефана поднялась и, задержавшись у лестницы, добавила:
– А на отца ты совсем мало похожа. Да-а, иногда мне даже кажется, что тебя породил кто-то другой.
Она отвернулась, собираясь уже спускаться, но остановилась и оглянулась на меня еще раз:
– Имейте в виду, синьорина: если что-нибудь случится с Марьеттой, то отвечать за это придется вам, и вы прочувствуете на себе всю строгость наказания. Задумайтесь об этом.
Я долго сидела одна в тишине, а потом, должно быть, заснула. Когда я снова взглянула в оконце, небо цветом напоминало мякоть только что надкушенной спелой сливы. Где-то внизу кричали: «Марьетта! Марьетта! D?ve sei? Где же ты?»
Я стремглав кинулась вниз по винтовой лестнице, задержавшись только у священной купели под позолоченной статуей Пресвятой Девы, где спешно присела и перекрестилась.
Пурпур неба быстро лиловел, сгущаясь в сумерки. Я уже не на шутку боялась встретить льва, меня страшила Божья кара, поэтому я неслась что было духу, пока у меня не закололо в боку. Я опасалась, что лодка уйдет без меня.
Однако гондола еще стояла у берега, там же ждали и служанки. Многие воспитанницы уже сидели в лодке, и многие из них всхлипывали – видно, перенервничали. Я поискала глазами Сильвио. В женском платье сам он показался мне теперь несуразным, а его лицо – глуповатым. Сильвио подал мне знак не замечать его.
Тут подошла Джульетта:
– Ее нашли. Хотели потом идти искать тебя, но Ла Бефана сказала, что знает, где ты, и что ты сама придешь еще до темноты.
– Я чуть не опоздала! Я заснула там, на колокольне!
– Марьетта тоже говорит, что заснула – только в лесу.
Двойняшки Флавия и Аличия подступили ближе и стали теребить нас за одежду.
– Наша бабушка говорит, что этот остров заколдованный, – сообщила одна из них – не знаю которая, я пока не научилась различать. – Духи древних витают здесь по сей день.
– Смотрите, какое небо! – вмешалась другая.
Небосвод теперь цветом напоминал синюю кожицу сливы, надкушенной в нескольких местах и выпускающей более яркий кроваво-красный сок.
– Юбки у нее были запачканы кровью, – прошептала Джульетта.
– Грязью, – возразила одна из сестер.
– Нет, кровью – а ты молчи! Мала еще слушать такие разговоры.
Близнецы насупились и обменялись какими-то непонятными словами. И тут я увидела Марьетту – в сопровождении двух монахинь, обступивших ее но бокам, она шла от леса к берегу. Я перекрестилась: всем известно, что повстречать двух монахинь сразу – дурная примета. По ее походке, а когда она подошла ближе – и по лицу, я поняла, что Марьетта сделала, что хотела, – или получила, чего хотела.
Никто из нас не успел вымолвить и слова, как Ла Бефана тоном, не терпящим возражений, объявила:
– На обратном пути всем молчать! Любая, кто осмелится заговорить, проведет три дня под замком на хлебе и воде. И это сверх тех наказаний, которые кое-кто из вас уже заслужил! А теперь, andiamo!
Нас с Марьеттой заперли на три дня – правда, по отдельности. Во второй день заточения сестра Лаура исхитрилась принести мою скрипку, а также немного еды в добавление к положенному мне рациону – хлебу и воде. Я попросила ее побыть немного со мной.
– Только недолго, Аннина. Нельзя, чтобы меня хватились.
Она опустилась на узкий топчан, служивший мне и постелью, и сиденьем. Через окошко под потолком в темницу едва пробивался дневной свет, но все равно в келье было сумрачно, а после захода солнца и вовсе наступала кромешная тьма.
Сестра Лаура порылась в кармане:
– Вот, это тоже тебе, – и положила на пол свечку и пару кремней.
– Вы так добры ко мне!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86