«Ведьме – пламя! Ведьме – пламя! Ведьме – пламя!» - Неслось со всех сторон.
Жутко разевались рты, щелкали зубы.
- «Ведьме – пламя!».
- Нет!!! – Завизжала я, забившись в истерике. – Не хочу умирать!!! Не хочу!!!
В лицо ударило тухлое яйцо. Разбившись, противной кашей поползло по коже. Потом ещё одно. И ещё.
В ушах звенел смех.
- Не надо! Не надо, пожалуйста, - уже не кричала - стонала я, не в силах увертываться от метких ударов.
Сквозь слезы, размывающие очертания предметов, я видела, как чьи-то руки разбрасывают вязанки хвороста.
- Смочи, - советовали безымянные голоса. - А то проклятые прислужницы Слепого Ткача не помучаются, как следует! Быстро сдохнут. Ни какой потехи.
- Пощадите хоть ребенка! - Кричала за спиной мать.
- Она – ведьма! – Прошамкала в ответ старуха, куда больше нас смахивающая на упомянутое создание. – Ведьма!
Я до сих пор помню, как открывался беззубый черный рот.
- Гори огнем!
К раскиданному хворосту полетели факелы.
Я не могла поверить, что это – конец. Сердце билось, душа – надеялась. Тело, молодое, полное сил, не желало сдаваться.
Только когда дым накрыл густым облаком, я поняла: никто не пощадит, не спасет. Мы умрем лютой, жуткой, мучительной смертью. Животный ужас вытеснил все: любовь, чувство собственного достоинства, милосердие, веру в богов и в посмертье. Крик смертельно раненого зверя устремился в небо.
Огонь взлетел, обретая полную силу. Мир скрутился, съежился, словно конфетный фантик, многоцветный и пустой. Осталась боль. Огненные ручьи текли и плясали, прорываясь в легкие, сплавляя кожу, мышцы, сухожилия. Меня разрывало на части, в каждую разорванную клеточку впивались тысячи жадных плотоядных зубов. Я больше не боялась смерти. Из пучины страданий она виделась единственным спасением.
Я звала смерть, как избавительницу. Но она, стерва, не торопилась. И тогда я возненавидела простонародье - чернь, заставившую пройти через страшное воплощение Света – огонь.
***
Первым, что пришлось увидеть, придя в себя, было тело матери. Почерневшие глазницы сочились сукровицей. На лоснящемся, совершенно лысом, будто наполированном черепе лишь кое-где пружинками топорщились редкие волоски – жалкие останки прекрасных, густых кос, - предмет зависти многочисленных соперниц.
Ветер студил горячую кожу, ласково перебирал волосы, сдувал со щек слезы.
В воздухе медленно оседали сажа и пепел.
Пока я поднималась на ноги, люди в немом ужасе наблюдали за этим простым действием. «Ведьм» жгли часто. Куда реже им удавалось пережить смерть.
Ярость, белая и праведная, всепожирающая обернулась огнем. Он послушно пошел к рукам, словно выдрессированный пес к хозяину. Обращенное в бичи пламя, летело, врезалось в тела недавних палачей, заставляя их обугливаться. Один за другим люди рассыпались черным пеплом, кружащимся в воздухе.
Струи-бичи взлетали и били до тех пор, пока не осталось ничего, кроме выжженной земли да высокого равнодушного неба.
***
Придет время, и я вновь вспомню колыбельные песни, что пела мать на ночь. Её нежный голос. Серый лес у подножья пригорка, на котором стоял пансион, где «посчастливилось» жить. Вспомню, двух серых мышек, затерявшихся в большом лабиринте безжалостного города.
Две искорки в костре. Две капельки в бесконечном жизненном море.

Глава 2
На улицах Бэртон-Рив

Из небытия вырвало знание о том, что кто-то находиться рядом. Я села, с недоумением оглядываясь вокруг. Тяжелое небо, готовое разродиться дождем, ни о чем не говорило. Как я оказалась на черном обожженном пустыре, кто я – не удавалось вспомнить. Во рту -сухо, горло саднит.
Обнаженная, словно в День Страшного Суда, я поднялась, дрожа. Ветер тоскливо гремел цепями на столбе. Большая черная ворона, прогуливающаяся на тонких ножках, заметив подозрительные, с её точки зрения, движения, вспомнила, что она, как-никак, птица, возмущенно махнула косыми крыльями и улетела, оставляя меня в одиночестве.
Кое-как доплетясь до кирпичной коробки дома, я толкнула дверь. Взгляд выхватил из липкой темноты шаткую лестницу, убегающую вверх, скалящуюся многочисленными острыми ступеньками. Навстречу поднялся ужасный смрад. Стараясь не обращать на него внимания, преодолевая подкатывающую к горлу тошноту, я поднялась по лестнице с облезлыми перилами на второй этаж, где столкнулась с худеньким щуплым подростком.
Парень, выхватив нож, направил его в мою сторону и замер, как гончая перед прыжком, приготовившись отразить нападение. Острие лезвия слегка вздрагивало, скорее пугливо, чем кровожадно.
- Девочка, ты кто? – напряженным шепотом спросил он.
Я молчала, не зная, что отвечать.
- Хоть голос, что ли, подала бы, - проворчал паренек, - а то не знаешь, взаправду ли живая, или мертвяк?
- Я живая.
Мальчишка медленно опустил руку, не отводя настороженного взгляда:
- А почему ты в таком виде? Прикройся, - бросил он через плечо, поняв, что ответа не дождется.
Пока я пыталась найти одежду, парень болтал:
- Ты как сюда попала-то? Я тут добрый час околачиваюсь. Пока вот не встретил ни одной живой души. Все словно повымерли. Прислушайся. Слышишь? – Атмосфера была гнетущей. - Чертовщина какая-то, - пробормотал паренёк. – Дело тебе говорю, дивчина. Чертовщина. Посуди сама: всего один труп, в комнате, что напротив. А спиной ощущаешь легион духов. А уж смердит!– Мальчишка наморщил нос. – Нужно поскорее отсюда тикать. В таких местах, как это, нельзя оставаться после захода солнца.
Сгущающиеся сумерки обостряли предчувствие опасности и надвигающейся беды, заставляли ускорять шаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17