Постоял с минуту, потом присел, заглянул под машину. Под ней в разобранном виде лежала гордость подземных лабораторий — часть криокупола, похожая на собранный из металлических пластин и стропов парашют.
В задней части прицепа к потолку была прикреплена напоминавшая формой большую таблетку выдвижная капсула. В нее и помещался «стражник» в случае поступления команды «К орудию!». Рядом свисал шнур, разворачивающий «таблетку» в капсулу и раскрывающий люк, через который «стражник» имел доступ к пулемету.
Обойдя уазик, Стахов провел рукой по пыльному борту цвета хаки, подошел к панорамному бронестеклу и коротко махнул рукой сгрудившимся на заставе людям. Затем опустил ролет — как раз, чтобы он скрыл от публики его лицо, — и бухнулся в кресло, подняв в воздух облако пыли.
Здесь был его дозорный пункт. Ему предстояло быть глазами на затылке «Монстра», как сказал Тюремщик, по-дружески подмигнув ему перед посадкой. Поискав взглядом, на что бы переключить свое внимание, Стахов уделил минуту на прочтение инструкции, приклеенной к борту. Там было указано, что и как нужно делать в случае боевой тревоги. Разложить кресло, дернуть шнур, поместиться в капсулу, открыть люк, извлечь из ящика пулемет… «Чепуха для юнцов», — подумал Илья Никитич, вздохнул, уронил голову на руки.
Двигатель взревел, над ухом затрещала рация.
— Одинокий два… Никитич, как слышишь? — прозвучал голос Тюремщика из покрытой плотным слоем пыли рации.
— Одинокий два, — нехотя поднеся рацию к щеке, ответил Стахов, — слышу хорошо.
— Как самочувствие, Илья Никитич? Чего-то мне видок твой в последнее время не нравится.
— Все нормально, дружище, — соврал Стахов, откинув голову на спинку кресла.
— Правда? — удивился Тюремщик. — Да ладно тебе, ты так переживаешь, будто на край света собрался. Что там до того Харькова — всего четыре дня ходу, максимум пять. Через полторы недельки снова будешь любоваться своей «северкой», обещаю.
— Ты так говоришь, будто я не знаю, что самый дальний твой выход — это сто шестьдесят, — иронично улыбнулся Стахов.
— Ну и что? Я что, когда-нибудь не возвращался? Никитич, для меня что сто шестьдесят, что четыреста девяносто три — разницы никакой. Нам с Бешеным вот по херу куда, лишь бы ехать. И — скажи, Беш? — никто, ёлы, никогда не оказывал нам такой почести. А тут, блин, как на фронт отправляют. Только цветы еще не бросают вслед. — Тюремщик засмеялся. — Никитич, все будет в ажуре!
— Ладно, поехали уже, фронтовик, поехали…
«Монстр» въехал в шлюз последним. Вся застава стояла как по стойке смирно, с торжественными, немного грустными лицами, с приставленной к виску ладонью, выпяченной вперед грудью и застывшим в глазах восторгом. Когда грузовик пошел по шлюзу в гору, Стахов с горечью отметил про себя, что это было последнее прощание с Укрытием. И хотя в его сердце действительно раньше не находилось места мнительности, сейчас он чувствовал себя раскисшим, подавленным юнцом, вырванным из родительского дома, вмиг лишившимся материнской ласки и заботы.
На часах мерцали цифры 20.54. На улице, должно быть, вечерело.
Андрей сидел в кунге «Монстра» на жесткой, для блезиру обшитой линолеумом скамье вместе с рыжеволосым напарником Сашкой. Со всех сторон они были обложены ящиками с продпайками и боеприпасами, разбросанными брикетами сухого топлива, оставшегося с предыдущих выходов, а также просто бытовым мусором, который вояжеры подбирали на поверхности и, не находя ему применения, забрасывали в фургон. Здесь валялись и канцелярские принадлежности, как то: дырокол, карандаши, линейки; и разбитый радиотелефон, и тележка из супермаркета, наполненная вздутыми банками тушенки, и связка железнодорожных костылей, и табличка с цифрой «275» и надписью «Мемориал Освобождения — Ботанический сад», и набор рождественских свечей, и распахнутая СВЧ-печь — в общем, все то, что вояжеры захватывали с собой, а потом, вместо того чтобы выбросить за борт, замусоривали кунг.
Но не над этим размышляли пассажиры фургона, прильнув к боковым иллюминаторам и стараясь не упускать ни малейшей возможности рассмотреть в слабых, изредка мелькавших отблесках света стены шлюза, потрескавшиеся то ли от старости, то ли от давних ядерных содроганий, темные, покрытые какой-то вязкой слизью.
Сверху донесся сигнал.
— Сейчас подымут верхний заслон, — с благоговением прошептал Саша.
Круглый люк, соединяющий кабину «Монстра» с фургоном, сдвинулся, и в проеме показался сначала встопырившийся ирокез, а затем и вечно улыбающееся лицо его владельца.
— Ну что, пацанва, с почином вас, потомки великого Тавискарона!
— Кого-кого? — переглянулись между собой ребята, наморщив лбы.
— Атефобией никто не страдает? — снова задал вопрос Бешеный, не обратив внимания на округлившиеся глаза юнцов.
— А что это?
— Вот и чудно, — кивнул Бешеный и, напоследок подмигнув, исчез в проеме.
На вопросительный взгляд Саши Андрей лишь повел плечом, дав понять, что нет никакого смысла разгадывать странные слова Бешеного — все равно никогда не разгадаешь. Семь лет постоянных подъемов на поверхность. Как же тут без своих «фишек»?
Шлюз посветлел. Это значило, что верхний заслон поднят. Вниз, к Укрытию, просунулись несколько темных, тучных, приземистых фигур с опущенными головами и широкими плечами. У одной из них что-то выпало из рук, она остановилась, подняла с земли блестящие медяки, оглянулась на Стахова, наградила его презрительным взглядом и побежала вниз. Банкиры… Очень похожи на людей, очень. Легко ошибиться. Бегут вниз, хотят попытать счастья прорвать кордон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18