Бодряковую?
– Да, именно бодряковую. На сегодня смуров достаточно.
Денис снова прикоснулся к магнитоле, и салон до краев заполнился ровным, как кремлевская зубчатка, ритмом с обволакивающе-сытыми басами. Машина побежала быстрее, выскочив на самую середину Ленинградского шоссе.
До конца поездки попутчики больше не проронили ни слова.
«Не может быть, не может быть, не может быть…»
Виталий Федорович Проскурец импульсивно расхаживал по кабинету от окна к двери, инкрустированной под мореный дуб, то снимая, то опять водружая на нос очки в тонкой позолоченной оправе.
Хотелось выпить.
Да нет, не просто выпить, а надраться по-черному, как последний сапожник. Забыть, забыть все. Забыть, а затем проснуться и узнать о розыгрыше, который ему устроили не в меру распоясавшиеся коллеги.
Но это не могло быть розыгрышем. Это была самая настоящая, неподдельная, натуральная реальность. И реальность была во всем. Она реально перла из всех мыслимых и немыслимых щелей. Ибо то, что произошло сегодня утром, – чистейшая, суровейшая правда.
Ему позвонил незнакомец, представившийся старшим следователем по особо важным делам Мосгорпрокуратуры Омельченко и тоном, не терпящим возражений, предложил срочно приехать по адресу… Он продиктовал адрес и сказал, что встретит лично.
Они встретились у дверей помещения, на котором была табличка «Морг». И вот тут, на пороге, Проскурец узнал от Омельченко, что его давний друг, компаньон и соратник Владимир Волков – мертв. И не просто мертв, как это обычно случается с пятидесятилетними мужчинами (инфаркт, инсульт или еще что-то из этой же серии) – мертв в бесконечной степени. Черная пыль вместо кожи на обуглившихся костях. Именно эта жуть предстала перед глазами Виталия Проскурца, когда его подвели к оцинкованному столу и санитар в зеленоватом фартуке отбросил покрывало, обнажив неприглядные останки.
– Вы были знакомы с потерпевшим, Виталий Федорович? – задал вопрос Омельченко, очень худой, высокий мужчина с костлявым лицом и волосами, уложенными с легкой небрежностью.
– Что? – Проскурец поднял лицо и немигающими глазами уставился на следователя.
– Подумайте.
– О чем вы говорите?
– О чем? Это вы меня спрашиваете?
– Да, это я вас спрашиваю. И не вижу в этом ничего странного.
– Ладно. – Омельченко потер руки. – Итак, вы утверждаете, что не знакомы? Я правильно вас понял?
– Да, именно так.
– А между тем эти останки принадлежат, хотя было бы правильнее сказать – принадлежали – гражданину Российской Федерации Владимиру Сергеевичу Волкову.
Массивная фигура Проскурца внезапно зашаталась, едва не потеряв равновесия.
– Ну вот, видите, я прав, – сказал Омельченко, успев подхватить собеседника за локоть.
– Это Володя? – сдавленно произнес Проскурец.
– Да, да, да. Он самый. Надеюсь, для вас этот факт не является новостью?
– Что?!
– То, что Волков явился жертвой жесточайшей расправы.
– Не понял? – Проскурец стащил с лица тонкую оправу очков и двумя пальцами быстро промассажировал переносицу.
– Ваше «не понял» – всего лишь дань риторике. Все вы очень хорошо понимаете, дорогой Виталий Федорович.
– Боже мой, о чем вы говорите?
– Это не есть несчастный случай, это – убийство. Самое настоящее. Очередное рядовое заказное у-бий-ство. Вы меня хорошо расслышали?
– Куда уж лучше.
В стрессовых ситуациях голова Проскурца работала особенно быстро – тут конечно же сказались долгие годы работы в советском военно-промышленном комплексе. Там от скорости ментальных реакций очень часто зависела социальная безопасность сотрудников. Ситуация, которая стремительно разворачивалась перед Виталием Федоровичем сейчас, была стрессовой в кубе. "Так, – размышлял он, – у следствия в руках какие-то чрезвычайно важные козыри. Это несомненно. Иначе бы этот Омельченко не вел себя так развязно. И эти козыри наверняка способны кого угодно загнать в западню. А из этой западни выход только один – косвенно признать себя виновным… Виновным в чем?
– …карточка из стоматологической клиники, где Волков регулярно лечился, с помощью которой нам удалось идентифицировать личность потерпевшего с точностью до микрона, – говорил словоохотливый Омельченко, пока Проскурец мысленно справлялся с лавиной нахлынувших вопросов.
– Как это произошло? – уже спокойным тоном спросил Проскурец.
– Ага, проснулся живой интерес. Прекрасно.
«Важняк» Омельченко, заложив обе руки за спину, сделал несколько шагов взад-вперед, осматривая стены, пока это дело ему не надоело, и тогда он снова подошел к Проскурцу:
– Э-э… Простите, Виталий Федорович. Давайте сделаем так: вы завтра утречком прибудете к нам, в прокуратуру, и там мы все самым подробнейшим образом обсудим. Договорились? А сейчас самое мудрое и благородное – это разбежаться по рабочим местам. У нас работа, у вас полно работы. У всех работа, да? Нехорошо отрывать другу друга от любимых занятий, подчиняясь воле обстоятельств, правда? Будем выше этого. Надеюсь, вы меня правильно понимаете?
– Надеюсь, да, – выдавил из себя Проскурец, направляясь к выходу из этого страшного места.
…И теперь, меряя широкими шагами кабинет, то выглядывая в окно, то оказываясь у двери, Проскурец неоднократно ловил себя на том, что невольно подслушивает, о чем толкуют подчиненные. Он вдруг замер посередине, потому что его мобильник дал о себе знать настойчивой трелью.
Привычным жестом из внутреннего кармана пиджака он извлек черную пластиковую коробочку, нажал кнопку ответа и приложил к уху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14