Дальше широкий пояс, весь металлический, на пряжке странный знак,
пояс держит брюки странного покроя, а ноги в странноватых сапогах с
короткими голенищами.
Руки мои толстые, длинные, все в чудовищных буграх мускулов. Не
удивительно, что те двое так рухнули под моими вообще-то хилыми ударами.
Широкие стальные браслеты на кистях, еще два красиво и вызывающе охватывают
бицепсы, а когда мои пальцы поднялись ко лбу, кончики уперлись в полосу
металла, придерживающего на лбу волосы. Длинные, как у хиппака, падают на
плечи, щекоча кожу, густые и пушистые, с запахом мощного шампуня, чистые до
скрипа.
Второй оборванец перевернулся и, как и первый, на четвереньках уполз в
кусты. Острые лопатки под лохмотьями двигались, явно страшился, что я
догоню и напинаю. Оба ножа остались на земле. Я проследил как ветви
колышутся все дальше и дальше, с облегчением засмеялся. Голос мой прогремел
сильно и звеняще, словно зов боевой трубы.
Вообще-то, как всякий интеллигент, я ненавижу этих тупых качков, с
удовольствием пересказываю анекдоты об их тупости, сила - уму могила, но
сейчас мое тело смотрится неплохо, неплохо...
Я напряг и распустил мышцы, любуясь как двигаются под кожей эти
теннисные мячи. Сама кожа, потемневшая от солнца до цвета бронзы, выглядит
не только здоровой, но и крепкой. Куда там микробу прокусить, такую не
всякая стрела... если на излете, конечно.
Слева в лесу широкая просека, я взглянул туда и... застыл. Огромное
солнце, впятеро больше нашего, опускается к горизонту со скоростью тонущего
корабля. Небо полыхает пурпуром, чистым и всех оттенков, до самого темного.
Горизонт так далеко, что я сразу с недобрым холодком по спине ощутил
насколько велик этот мир.
Далеко на холме, за лесом и за полем, что за лесом, блещет как
электрическая дуга причудливый замок. Остроконечные башни уперлись в
пылающее небо. Крыши горят оранжевым настолько ярко, что я прищурился и
потер глаза. Ощущение такое, словно золото крыш расплавилось и стекает по
стенам.
В десятке шагов ручей. На той стороне шевелит могучими ветвями
огромный раскидистый дуб, а под ним все так же переступает с ноги на ногу
массивный конь. Спина коня покрыта попоной, больше похожей на персидский
ковер, сверху седло, напоминающее велосипедное, только побольше,
помассивнее. Конь ко мне боком, я хорошо рассмотрел с этой стороны
свисающие ремни, железное стремя.
Над россыпью конских каштанов весело снуют, звеня жестяными крыльями,
большие зеленые мухи. В солнечных лучах поблескивают как драгоценные
камешки, исчезают на миг в тени, снова возникают словно из неоткуда.
Переступая через один каштан, я наступил на другой, и мухи взвились злобным
гудящим роем. Я невольно отшатнулся, начал отмахиваться, и мухи наконец
решили, что пока они дерутся, другие пируют за их спинами, вернулись, а я
зашел с другой стороны, стараясь не спугнуть коня.
За седлом приторочен мешок, чем-то смахивающий на небольшой рюкзак. На
луку седла небрежно наброшен широкий ремень, но, от чего у меня застучало
сердце, так это рукоять длинного меча, что гордо торчит из длинных ножен!
Еще не зная, чего ждать от коня, это ж не велосипед, осторожно
коснулся длинной рукояти меча. Ножны деревянные, простые, обтянутые кожей,
но сам клинок, как я ощутил по рукояти, явно из лучших сортов дамасской
стали.
Задержав дыхание, я осторожно потащил меч из ножен. Дыхание
прервалось, ибо лезвие выползало строго серо-голубое, со странным узором
вдоль клинка, по металлу бегали мелкие колючие искорки, исчезали внутри
булатной полосы, выпрыгивали в другом месте.
Наконец меч покинул ножны, моя рука под действием тяжести пошла было
вниз, но я напряг мышцы, вскинул, чувствуя, что для меня нынешнего эта
полоса металла вовсе не тяжесть.
Рукоять лежала в ладони, словно ее делали по моей руке. И хотя
длинновато, но это же двуручный рыцарский! Однако две моих ладони не
уместятся, я ж не рыцарь, они мелковаты перед нами, варварами, а я здесь
наверняка то, что принято называть просто варварами...
Круги мечом получались красивые, размашистые. Меня не уносило следом,
поворачивал легко, и я понял что значит насточертевшее выражение "хорошо
сбалансированный меч".
Мышцы играли, я чувствовал как перекатываются шары на груди, плечах. В
ладони была приятная тяжесть, простая и смертоносная. Я перебросил из
ладони в ладонь. Поймал легко, почти на рефлексах, так раньше ловил только
брошенное мне яблоко... нет, яблоко иногда ронял, а рукоять этого меча
словно сразу влипает в мою широкую твердую ладонь.
Ноги чуть шире, чем на ширине плеч, воздух шелестит как под ударами
крыльев ветряной мельницы, мышцы приятно разогрелись, и вдруг мои руки
закрутили мечом в таком немыслимом пируэте, что захрустели суставы.
Приятно изумленный, я наконец опустил этот двуручный, поцеловал
холодное лезвие, пальцы мои умело и уверенно бросили его в ножны. Лезвие
скользнуло в узкую щель, щелкнуло, наружу теперь торчала только
крестообразная рукоять.
Я смотрел в синеющую даль, только кончики пальцев все еще бережно
гладили шероховатую шишку на рукояти. Во мне что-то происходило, и я смутно
чувствовал, что изменения идут от моего меча. И от моих глыбах мускулов.
Конь смотрел спокойно и, как мне показалось, с иронией. Седло,
понятно, на него садятся, а со стременем надо разобраться. Я слишком
начитался в детстве жутких сцен, когда обезумевший конь волочит раненого
седока, не успевшего выдернуть ногу из стремени, стесывает головой героя
все камни, кочки, пни, а домой приволакивает только ногу в хорошо
сохранившемся сапоге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17