Или под страхом демографического кризиса мне следовало обречь ее на речную каторгу, какой становится для женщины брак без любви? Следовало мне внушить ей, что Гуптар ее любит, и только представления людей о любви различны, так же как сами люди, и что Гунтару достаточно того, что он лишь «телесная часть»? Но, быть может, я ошибаюсь, и однажды он бы догадался, что Иренино сердце ему не принадлежит, — не стал бы тогда брак и для него вечной каторгой? И если не каторгой, то не театром ли варьете, где главное — развлекательная музыка, необременительный для пищеварения сюжет и прельстительная нагота? Винить ли мне И реи у, что она боится растить ребенка в такой близи к сладкому аду страсти и в такой дали от белого солнца чувств? Или мне теперь утверждать (хотя я однажды писала ей — литератору не всегда в жизни удастся соответствовать своему идеалу), что жизнь литератора вообще не имеет связи с его идеалом?
И вот я сижу и спрашиваю... спрашиваю себя без конца — и ни на один вопрос нет у меня однозначного ответа. Может быть, я излишне теоретизирую, тогда как в жизни все гораздо проще: порвался последний волосок, на котором держался их брак, в чашу упала последняя капля — и та сразу переполнилась...
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО
Милое дитя!
Я села за дневник и уже написала первые слова, как по стеклу кто-то постучал. Я посмотрела в окно, но ничего не увидела, так как внутри было светлей, чем снаружи. Тогда я выключила лампу, и теперь снаружи стало светлей, чем внутри, поскольку ночь была лунная. И я увидела, что верхушка яблони неподвижна, значит на дворе безветренно и стучала значит не ветка. Для летучей мыши не то время года, для человека час слишком поздний — и к тому же я сидела наверху, на втором этаже! Кто мог скрестись в мое окно? Может, это просто слуховой обман? Но в ушах все еще звучали мягкие удары, будто бы в стекло нежно бились лунные лучи. Или то скорее был шелест — чиркнул по стеклу кончик птичьего крыла? Или, может быть, ха, мимо моего окна вихрем пронеслась метла?..
Мне так захотелось с кем-то поговорить, но дома никого не было .И тогда я решила заочно поговорить с Вами —- отложила дневник и взялась за письмо.
Я рассказывала Вам, как однажды Вас аттестовала мама? Человек ветра... И как я долго и тщетно искала значение этого сочетания в словарях, пока наконец прошлой зимой... Смешно просто: разве в ту ночь я выяснила его значение? Ничего я не выяснила! То было лишь сказочно прекрасное и зловеще жуткое — а может быть, и просто ирреальное? — ощущение. Разгадка коснулась меня легким крылом, как сейчас вот этот загадочный стук в окно (а что если это все же был шелест?)... И тогда тоже светила полная луна. Против обыкновения — так как потом я долго мучаюсь, не в силах уснуть — я работала допоздна, и случилось то, что и должно было случиться, и после полуночи сна не было у меня ни в одном глазу, к тому же, как обычно среди недели, дома тоже никого не было, с кем можно бы скоротать время и поболтать. И я взяла собаку на поводок — пройтись по лесу, однако ничего у нас из этого не вышло. Дороги и тропки тонули в снегу по самые брови, и только бугристое днем, а теперь гладкое подо льдом шоссе смело раздвигало пышную белизну. В конце концов нам было $се равно куда идти. Мы свернули на шоссе и двинулись по скрипучей в мороз обочине. На всем пространстве не было слышно ни звука. И луна все время как филин бесшумно перелетала с вершины на вершину, с ветки на ветку, глядя на нас круглым и только ночью зрячим птичьим глазом. Погода стояла тихая и холодная, как нередко бывает после вьюги, когда страсти и вновь набирает силу мороз. В берегах из еловых вершин над нами медленно плыл Млечный Путь, которому некуда было спешить, как некуда спешить всему, что вечно. Ноги несли нас легко и охотно. Редкие дворы на нашем пути встречали и провожали нас без огней, лишь полуночным отблеском в стеклах. Не залаял ни один пес, не вскрикнул заяц. Фонарь в небе лил над землей такое сияние, что было светло как днем. Мы перешли Лягушачий мост и вышли на равнину, которая летом, как Вы, наверно, заметили — так, заплаты одни из полей и лугов, однако заснеженная, да еще в лунном свете, она казалась бескрайней. Кругом был разлит глубокий сверкающий и торжественный покой, как вдруг... Что это было? Отчего? Почему? На искрящийся простор невесть откуда набежали призрачные тени и, замутив сияние, молча проплыли над снегом и так же таинственно и беззвучно исчезли. Проплыли неясным воспоминанием о чем-то утраченном, робким напоминанием о чем-то давно прошедшем, что неудержимо отдалялось и все глубже погружалось в небытие по ту сторону мерцающей в лунном свете равнины, где, быть может, начиналась наледь на реке... а быть может,— крутым обрывом кончалась Вселенная...
Я не знала, что и думать.
Но потом, нечаянно подняв взгляд, поняла: то, чему я удивлялась, в действительности были тени бегущих на большой высоте облаков. И все же чувство призрачности меня не покидало, скорее, напротив — усиливалось, так как вокруг царило застывшее безветрие, тогда как вверху, откуда-то появляясь и неизвестно куда исчезая,
взапуски неслись легкие, сквозные, сами на серые тени похожие облака, мчась по небу прямо к луне. Они двигались с нарастающим ускорением и должны были разбиться о сферический бок луны, как волны об утес Когда в безумном своем беге они приближались к лупе, я невольно напрягалась в ожидании звона и грохота. Но облака, больше или меньше замутняя блеск светила, плыли на его фоне реющими шелковыми флагами.
Но могли ли это быть облака? Могли разве облака мчаться в безветрии как напоминание, как воспоминание?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56