— Моя специальность известна мне и без плана,— ответил Фируз, тоном стараясь смягчить смысл сказанного.— Если буду жив-здоров, и будущее от меня не уйдет...
— Кажется, произнося слово «специальность», ты имеешь в виду работу тракториста?— недовольно прервал Аскаров.
Фируз думал о том, почему дядя, никогда всерьез не интересовавшийся им самим, так настойчиво, не в первый уже раз заговаривает с ним об устройстве жизни — в своем, конечно, понимании...
«Какая ему польза от моей учебы? И в чем выгода, если останусь здесь? Понятно, сейчас без хорошей специальности далеко не уйдешь, я и не спорю ведь с ним. Однако он не хочет понять, что на мне долг человеческий, сыновний. Как оставлю мать на пять-шесть лет? Для одинокой ли своей старости растила она меня, после того как спасла от смерти сразу после рождения? И могу ли я оставить отца? Какими глазами буду смотреть на них? А ведь они стали прихварывать. Может и так случиться — приеду с учебы, а смотреть-то уж и не на кого...»
— Почему не отвечаешь? Или, может, опять задумал трактористом заделаться?— недовольно спросил Аскаров, протягивая ему пустую пиалу.
Фируз наполнил ее, поставил перед дядей.
— Работать трактористом разве так уж плохо?
— Думаешь, другие профессии перевелись?
— Нет, почему...— улыбнулся Фируз.— Могу стать и шофером—в армии полтора года за баранкой сидел.
— Удивляюсь я тебе, племянник. Неужели не понимаешь: дядя ведь, к примеру, то же, что и отец. Не желаю тебе зла, желаю добра. Должен тебе сказать— даже и твоя янга жалеет, что не хочешь пойти учиться; в классе вашем, говорит она, не было лучше тебя ученика, самый сильный ученик был, в любой институт свободно поступить мог бы... А теперь, когда ты вернулся из армии, поступить еще легче — знай, в институты в первую очередь принимают таких ребят, как ты, отслуживших...
— Я знаю.
— А раз знаешь, почему сердце твое расположено к машине и трактору?
— Помните, дядя, когда я кончил школу, мы уже говорили об этом. И я тогда вам сказал — дальше учиться сейчас не смогу — как оставлю мать? Кто будет зарабатывать нам на жизнь?.. Если все пойдут в институты, кто же будет трактористом? Откуда возьмется хлеб?
— Ты—это не все. Ты внук моего отца; мой отец, твой дед, был уважаемый человек в нашем селе. Ты мой племянник, а я твой дядя, тридцать пять лет проработал на должностях, руководил народом. Ты сын моего брата; мой брат, твой отец, был до войны не просто так себе человек — был и бригадиром в колхозе, и хосилотом1, и председателем. Что поделаешь, так сложилась судьба: с войны вернулся инвалидом, стал непригоден к труду. Не то сделался бы еще большим человеком, чем я. Ты должен понимать, из какого рода... Есть у меня надежда — сыновья мои, Абдурахим и Абдумалик, станут людьми, даст бог, не запятнают уважаемый наш род. Хочу, чтобы и ты рядом с ними выпрямил спину, а мы — я и твой отец — ступали бы по земле гордо, узнав покой старости. Твой отец, бедный, занятый своими заботами, не думает об этой стороне дела, не думает, что скажут завтра люди. Однако я не устаю заботиться о том, чтобы ты сделался человеком.
Фируз поморщился, но смолчал.
— Отвечай, ты понял, отчего болею за тебя душой?
— Да-а...
— Тогда, племянник, затяни пояс потуже и готовься к учебе. Приемная твоя мать не такая уж бедная, думаю, есть у нее, на что жить. Да и сад свой... И шитьем, верно, подрабатывает, да?
— Нет, дядя, уже пять лет, как перестала шить, Глаза ослабели с годами.
— Разве? Ну, это ничего. О матери не беспокойся. Я скажу ей: если поступишь, каждый месяц по двадцать-тридцать рублей высылать тебе станет. Да еще стипендию от государства получать будешь. Я бы и сам помог тебе, однако сейчас уже не у дел — значит, и возможности нет... Ведь Абдурахиму и Абдумалику тоже деньги нужны.
— Спасибо за заботу, дядя, но я уже сказал: пойду работать здесь, в этом совхозе. Специальность у меня есть, прокормлюсь сам и мать прокормлю.
Аскаров расстроился.
— А я-то, простая душа, шел сюда и думал — может, хоть армия ума тебе прибавила. Однако как был ты зеленым мальчишкой, так и остался!— Он сердито схватил с подушки свою новую шляпу, переложил ее подальше и решительно повалился на бок, а после еще долго недовольно сопел и устраивался поудобнее в ожидании плова.
Солнце скрылось за горной грядой. С улицы доносились крики ребятишек, мычание коров: видно, стадо уже вернулось с пастбища.
«Пора и дяде Хидояту прийти»,— подумал Фируз и незаметно посмотрел на Аскарова. Тот, словно в раздумье, полуприкрытыми сонными глазами с легким презрением обозревал дастархан, уставленный разнообразными угощениями.
Зря вы обижаетесь на меня, дядя, и меня зря обижаете. Обо всем этом мы ведь уже говорили с вами три года назад, вечером того дня, когда я получил аттестат, а с ним и свидетельство тракториста. Помните? Вы послали за мной человека — позвали к себе. За вашим столом я сидел, как на иголках, стеснялся вас всех: и вашей жены (хотя в школе я чувствовал себя на ее уроках свободно), и ваших сыновей. Вы пошутили тогда, посмеялись, и, когда увидели, что я обрел способность слышать и понимать, заговорили о жизни... Тогда- то вы и спросили впервые: «Знаешь, что и дядя имеет права отца?» Тогда вы и заговорили впервые, что я должен оставить мать и ехать учиться. Не поднимая головы, я с трудом отвечал вам: «Год-два поработаю, дядя. Потом... мама стала часто болеть, кроме меня, у нее ведь никого...» — «Ну и что, что болеет? — сердились вы. — Как ты не понимаешь, кто она тебе?
Просто чужая женщина. Ну вырастила тебя — спасибо! До сегодняшнего дня говорили спасибо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43