— Что делать, имам, хорошее и плохое каждый понимает по-своему.
— Хвала вашему отцу, бай!— обрадовался Зариф Барака.— Хорошо сказали.
— Ну вот и ладно,— усмехнулся Усмон Азиз и повернулся к мулло Салиму.— Что в селе?
— Тихо, почтенный, будто водой поглотило. Почти все в поле. Халил и Ато на своих местах,
— Узнали, где Юнус?
— Да, почтенный. Зариф говорит, что он в долине Пойгахджо.
— Та-ак,— протянул Усмон Азиз.— К вечеру вернется?
— Трудно сказать,— промолвил Зариф Барака.— Он пахарей хотел там проведать.
— А вы почему в селе остались?
— А мне председатель другую работу поручил. Мастерил рукоятки для лопат и кетменей.— Зариф Барака улыбнулся.— Еще неделя, бай, и мы арык наверху села будем чистить! Лето скоро, надо сады поливать...
Теплое чувство к нему исчезло; теперь Усмон Азиз с неприязнью смотрел на бывшего пахлавона и думал, что он самодоволен, как слабоумный, вдруг нашедший кувшин с золотом.
Все с той же радостной улыбкой продолжал Зариф Барака:
— Еще земли освоим! Хорошая, даст бог, пойдет жизнь.
Он был, конечно, совершенно неотесан, этот борец, иначе бы понял, что неприлично говорить о своих надеждах тому, кто вынужден был покинуть родину. Но Усмон Азиз сдержался и сухо пожелал Зарифу Барака исполнения его желаний. Тот, однако, не унимался.
— О том, как я живу, вы, бай, узнали,— сказал он.— Теперь позвольте спросить у вас...
— Спрашивайте!—одним резким движением оторвавшись от подушки, Усмон Азиз сел, подогнув под себя ноги.— И мы ответим: хорошо живем, очень хорошо! Где бы ни были, проводим свои дни подобно шаху, ни в чем не ведая нужды. И всегда помним завет наших дедов,— проговорил Усмон Азиз, упирая жесткий взгляд в глаза пахлавона.— Не пререкайся, говорили они, с тем, кому бог дал. Ибо то, что ему дано, дано от бога самого.
Зариф Барака не отвел глаза.
— Я не пререкаюсь, бай,— с достоинством сказал он.— Но те же наши деды говорили: царствовать на „чужбине луже, чем просить подаяния на родной земле.
Усмон Азиз вскипел.
— Ты мне умом собираешься стать?! Упрекнуть хочешь?
— Нет, бай, к слову сказал.
— К слову жене своей говори!
— Слушаюсь,— не без насмешки согласился Зариф Барака и сложил на груди руки.
Усмон Азиз почувствовал, что у него пересохли губы. Он провел по ним языком и закричал высоким, срывающимся голосом, уже не пытаясь сдержать гнев.
— Ну-ка, встань! Встань, иначе я разнесу твою пустую башку! К слову! А?! Я тебе покажу — к слову! Встань, говорят тебе, низкий родом! Прочь с моих глаз!
Зариф Барака едва заметно пожал плечами и произнес:
— Слушаюсь.
Затем он медленно поднялся, спустился с айвана и, надевая свои старые сыромятные сапоги, повторил:
— Слуша-аюсь.
И после этого степенно зашагал к воротам.
— Тварь,— бросил ему вслед Усмон Азиз и недовольно взглянул на мулло Салима.— Вы тоже хороши. Кого привели?
— Сам увязался,— почесал тот свою редкую, рыжеватую бородку.— Проведать, мол, хочу...
Некоторое время спустя на дастархане в больших китайских чашах дымился бульон с мясом и курдючным салом. Все снова собрались за едой, и Ороста заботливо упрашивала брата: «Ешьте, пока горячее». В ее голосе нельзя было не почувствовать безграничной любви к брату. Усмон Азиз взглянул на ее осунувшееся, с покрасневшими глазами лицо, и сердце его сжалось. Кончилось счастье их рода. Дрогнувшим голосом он сказал:
— Ты тоже ешь, сестра. И вы,— обернулся он к племянникам,— а ну-ка, налетайте! Займитесь дастарханом!
Когда, покончив с бульоном, приступили к чаю, на дворе появился Юнус, Зариф Барака пришел с ним и двумя другими дехканами.
Мулло Салим засиял и шепнул Усмон Азизу, что, если упрямый осел захочет погибнуть, то непременно будет ходить по краю пропасти.
Подойдя к айвану, Юнус поздоровался с Усмон Азизом. Тот даже не взглянул на него; пристально, будто стремясь как можно лучше увидеть не только лицо, но и самую душу бывшего пахлавона, Усмон Азиз смотрел на Зарифа Барака.
— Ты снова пришел?— наконец, спросил он его.
Зариф Барака промолчал.
— Испугался, что этого родившегося в нищете председателя я изжарю и съем? Явился его защищать?
Зариф Барака по-прежнему молчал.
— Как хочешь,— сказал Усмон Азиз.— Тогда любуйся нами, если мы достойны того.
И он умолк, погладив красивую бороду.
Так и не дождавшись от Усмон Азиза ни ответа, ни даже взгляда, Юнус спросил:
— Забыл обычаи, бай?
Он стоял возле айвана — крепко сбитый мужчина примерно тридцати пяти лет с черными мягкими глазами и черными же густыми усами на смуглом лице. Видавший виды полосатый халат из домотканой материи был на нем, рубаха и штаны из карбоса и вышитая цветами, но уже порядком выгоревшая тюбетейка. Сапоги из сыромятной кожи наполовину были залеплены грязью; в поясе Юнус был крепко перевязан платком.
— Ах, председатель!—Усмон Азиз сделал вид, что заметил его лишь сейчас.— О чем это ты?
— На приветствие не отвечаешь...
— А стоит ли считаться с приветствием собаки?
Юнус покачал головой.
— Надеялся, что поймем друг друга... Жаль!
— Мы никогда друг друга не поймем.
— Почему же?
— И ты еще спрашиваешь, проклятый! Не ты ли объявил кулаком моего зятя? Не ты ли сестру мою и моих племянников выгнал на дорогу нищеты? Ты и те два предателя и безбожника — Анвар и этот учитель!
-— Разве в нищете живут твоя сестра и племянники? А Саидназар сам виноват. Зарезал весь свой скот, сжег запасы зерна... Пугал простаков колхозом, говорил, лучше с голода умереть, чем туда вступать.
— Правильно делал. Что еще скажешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61