На улице, дома, в кофейне — нигде им нет покоя! В это время завязывалось немало полезных знакомств, всякий был рад показать, как он ценит и почитает просвещение и его скромных апостолов.
— А у вас, верно, голова кругом идет от вороха дел,— скажет в кофейне кто-нибудь, пробиваясь бочком к столику, где сидит учитель,— беседовал я только что с приятелями и говорю им: «В самом деле, как эти люди мучаются, а жалованье получают мизерное, ставки еще тридцать девятого года, со времен князя Милоша, между тем цены растут с каждым днем».
— Да, конечно,— подтвердит преподаватель.
— Зато, когда наступят каникулы — красота! Блаженствуете себе по курортам и прочее. Ежели и работаете, то хоть по крайней мере два месяца отдыхаете.
— Да... это единственное наше преимущество.
— Да, знаете, все мы труженики. Вот выдалась у меня свободная минутка, я и думаю: дай-ка познакомлюсь с наставником моего Перицы, сын мой Перица Йович
у вас во втором классе учится и просто не нахвалится вами.
— А да, помню.
— Ах, до чего вас расхваливает! Говорит, строги вы, но безукоризненно справедливы. Если, говорит, у меня плохая отметка по арифметике, я не обижаюсь, потому что по заслугам, господин Димич никогда не придирается! Сейчас Перица взялся за ум, учит, нанял ему репетитора, чтобы подготовился как следует. Вот я сейчас и покинул свою компанию, дай-ка, говорю себе, познакомлюсь с господином Димичем.
— Очень приятно! — угрюмо бросает преподаватель.
— Не угодно ли, может, выпьем чего-нибудь? — спрашивает отец Перицы, стучит по столу и зовет кельнера.
— Спасибо, благодарю вас!
— Но по одной-то можно! Ежели не могу залучить вас к себе на славу, то хоть в кофейне. Пожалуйста, закуривайте! — говорит Йович, протягивая табакерку.
Что тут делать преподавателю? Он уступает, пьет кофе и беседует о достоинствах вышеупомянутого Перицы.
— Знаете, смышленый мальчик,— расхваливает сына отец,— до того здорово ловит голубей, так гоняет и бьет соседних котов, что просто диву даешься; где только видит, там и бьет! Я, признаться, подумываю, даст бог здоровья, отдать его на медицинский факультет, пусть изучит медицину, будет доктором, независимым человеком; вот боюсь только за математику... Правда, сейчас он сидит и учит; встает раньше моего, похудел от зубрежки, высох — ни дать ни взять цыганский святой.
— Да, конечно, терпение и труд все перетрут,— замечает преподаватель,— может, еще и поправится.
— Вот и я так думаю,— поднимаясь, говорит отец,— эй, мальчик, кельнер, здесь за все уплачено... Значит, надеюсь... вы будете иметь его в виду... грех провалиться такому ребенку... сидит сейчас дома, зубрит, как осел. Итак, до свидания, надеюсь... увидеть вас у себя на славе, я праздную святого апостола Фому, на шестое октября приходится... очень приятно было познакомиться! — И, заплатив грош за два кофе, он удаляется.
Только избавится преподаватель от одной напасти и направится домой, как на него сваливается другая.
— Как там наш? — спрашивает дама, остановив преподавателя на улице.
— Какой наш? — спрашивает тот.
— Да этот, то есть мой... Света, Света Павлович... в
матросском костюмчике... учится в первом классе, маленький такой, хорошенький, с родинкой.
— А, знаю, знаю!
— Ну-у-у, и толк какой будет?.. День и ночь зубрит!
— Ей-богу, сударыня... как бы вам сказать...
— Он, знаете, живой и немного шаловлив...
— Да, конечно, сударыня,— подтверждает преподаватель,— он мог бы учиться, если б захотел; он не туп и не глуп, но не желает, не желает учиться, хоть кол на голове теши!
— Вот именно, и я то же твержу; вчера только с супругом беседовала — архивариус он, вот уже одиннадцать лет, как раз, когда родился Света, он класс получил, и с тех пор все в том же обретается,— вот он и говорит: «По-моему, пусть будет сорванцом, только бы, говорит, не тупицей; а шаловливость, говорит, не помеха таланту; и я сам, говорит мне супруг, был таким же в детстве и, слава богу, достиг кое-какого положения...» Он, знаете, архивариус в окружном суде.
— И-и-и-и,— тянет преподаватель,— как бы вам сказать, может быть, потому, что он еще мал, и неразвит, но, по правде сказать, дела его не блестящи... а смышлен ли? Да, пожалуй, смышлен.
— Правильно, смышлен, плутишка, смышлен, как бес; ужасно меня огорчает и не слушается! — подхватывает в восторге глуповатая мамаша.— Знали бы вы, как он прекрасно декламирует, диву даешься! Но сорванец, просто беда! Ему бы только как-нибудь перейти, а уж с нового года мы бы его подтянули! Так, значит, мы можем рассчитывать?
— О, пожалуйста, сколько угодно... это зависит от него.
— Явите милость, я полагаюсь на вас! До свидания!
Такие примерно разговоры между родителями и преподавателями происходят в эти дни довольно часто. Преподаватели также не могут спастись от известного еще из учебников сербской истории для основных школ хваленого сербского гостеприимства. Родители извиняются, что, к несчастью, лишены были раньше счастливой возможности познакомиться с господином преподавателем, уверяют, что это знакомство им чрезвычайно приятно, и приглашают, хоть и с некоторым опозданием, «посетить» их; утверждают, что не могут жить без общества, хвалят многолетнее вино своих погребов, поминают о ближних виноградниках, о веселых пикниках на этих виноградниках, поминают жареного на вертеле барашка и ключевую воду, после которой незамедлительно приходит аппетит, крепкое вино,
которое веселит душу и не ударяет в голову, чистый воздух, который целит лучше любого заморского курорта, и чего, чего только не понарасскажут! А когда преподаватель захочет заплатить за выпитое в кофейне кофе или пиво, кельнер почтительно докладывает, что все уплачено, что расплатился вон тот господин Н.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61