Пришел и желанный день, когда из Вукадинова села и нескольких соседних двинулся караван — длинная вереница мелкорослых косматых лошаденок, связанных хвостами и уздами друг за дружкой и груженных лучиной, мехами с дегтем и с можжевеловой водкой — специали-тетом этого края. Все это они продадут, купят соли и прочие вещи, которых нет в их горном нищем крае, и вернутся назад. Так торгуют в этих краях испокон веку со времен владычества Николы Алтомановича. Как знать! Люди торгуют, стало быть, расчет есть; миски бобового
Один из воинственных сербских князей XIV века.
отвара и доброго куска кукурузного хлеба на человека хватает на дорогу туда и обратно, а для лошадей ничего не берут и не покупают, разве попасут немного на чужом лугу, пока хозяин не видит. Купецкая манера! Вукадин блаженствовал. Он то усаживался на вьючное седло и болтался в нем, точно цинцаренок, едущий к себе на родину, то, спешившись, шагал перед лошадью, ежеминутно спрашивая о чем-нибудь, хотя ему либо вовсе не отвечали, либо отвечали первое, что придет в голову.
Прибыли в окружной город, третий по отдаленности от ихнего, и здесь продали все: и деготь, и лучину, и брынзу, и можжевеловую водку; купили, что нужно; конечно, в первую очередь соли, и начали собираться в обратный путь.
Все в городе казалось Вукадину новым, удивительным. Так его потрясли наши огромные достижения во всех областях культуры, что он рот разинул от удивления. И как разинул его на околице, так и шел с разинутым ртом и опущенными руками, пока какой-то лавочник не сунул ему в рот кукурузный початок. Он вздрогнул, сконфузился, закрыл рот рукой, но глаза таращил по-прежнему.
Удивление его достигло предела, когда он оказался перед кофейней «Народный солдат». (Солдат был намалеван в воинственной позе, с шашкой наголо, у него были черные тоненькие усики, румяные щеки и ямочка на бритом подбородке, из-под шайкачи выглядывали черные, как смоль, бачки.) Перед кофейней толпа народа глазела на итальянца с обезьяной. Обезьяна вытаскивала билетики с предсказаниями судьбы, итальянец играл. Однако Вукадин никогда в жизни не видал, чтобы так играли: итальянец не дул, как все крещеные люди, в одну дудку или поочередно в несколько дудок, а играл на доброй сотне каких-то инструментов одновременно. Вукадин слыхал, будто обезьяну выдумал немец, но эта игра показалась ему еще большим чудом. Шутка ли, что выделывает этот итальянец! Колотит ногами и руками, подергивает локтем, дует губами, свистит носом, трясет головой! А на макушке у него желтый жестяной колпак весь в бубенчиках, как шевельнет головой, бубенчики звенят — одно удовольствие слушать... Вукадин подошел ближе, замешался в толпу, разинул рот и не дыша глядел то на итальянца, то на обезьяну; очнулся он только от выстрела. Итальянец пальнул из небольшой пушечки, стоявшей у него за спиной на барабане, возвещая публике, что представление окончено и настала пора раскошеливаться. Наши же горожане
истолковали это как сигнал: «Спасайся кто может!» И в самом деле, едва итальянец двинулся собирать деньги, толпа кинулась врассыпную, толкаясь и наступая друг другу на ноги; досталось ни за что ни про что и Вукадину, который, увидев, что все бегут, тоже кинулся наутек. Пришлось итальянцу ограничиться грошами, собранными у сидевших перед кофейней господ, прочие разбежались. Лавочники уселись всяк у своей лавки на пороге и сделали вид, будто они и знать ничего не знают. Я не я, и лошадь не моя! Один даже выбранил полицию, что плохо, мол, смотрит, позволяет шляться бог знает кому да еще попрошайничать.
— Может, шпион какой, офицер,— заметил другой, указывая на военного образца ботинки итальянца,— явился вынюхивать!
— Нет, приятель, тут медком уже не потчуют!— закричал толстый лавочник с подстриженными усами, сам румяный, как пышка, а губы бледные от злости,— нету хлеба без мотыги! Приходи завтра окучивать мою кукурузу; погни свой швабский горб, буду тебя ждать!
Итальянец только кланяется и отходит; обезьяна у него на плече корчит рожи и поплевывает в толпу зевак, которая снова собралась и валит за итальянцем.
Толпа увлекла и Вукадина. Он никогда в жизни не видел обезьян и сейчас держался поближе к итальянцу, не спуская глаз с обезьяны. Так он бродил до самого вечера и уже в лихую пору, когда совсем стемнело, вдруг вспомнил о своих. Озираясь по сторонам, он обегал весь городишко, но их и след простыл. Не нашел он и корчмы, в которой ночевали, позабыл название улицы, где она стояла, и имя хозяина, так и отстал от них. Наутро он с трудом отыскал корчму, расспросил о своих и узнал, что они ушли еще вчера в полдень. Пришлось Вукадину выбирать — либо пуститься за ними, либо остаться в городе и наняться к кому-нибудь.
По правде говоря, возвращаться в село не хотелось; понравилась ему городская жизнь, суматоха, представления с обезьянами и сотни других забавных вещей. И так как у него было несколько завязанных в узелок грошей, он перебивался день-другой, а потом нанялся в лавку к торговцу. Здесь пять дней в неделю он просиживал на пороге и шил кошельки, куртки да фистаны, по субботам драл глотку, зазывая и затаскивая в лавку ошарашенных крестьянок, а по воскресеньям возился в погребе и амбаре.
— Не видать ли Вукадина?— спрашивал один.
— Как сквозь землю провалился!— отвечал другой.
— Ничего,— успокаивал третий,— и там люди живут, всё своя вера.
— Не по вкусу придется, явится как миленький, понравится — тем лучше!— сказали дядья, которые не очень-то тревожились о племяннике, и тотчас позабыли о нем, как об утерянной палке для вьюков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61