- Прочь с дороги, ублюдки!
Насильники сперва шарахнулись, но после остановились, переглядываясь, и вперед вышел один - толстошеий детина с крючковатым носом и маленькими, сонными, близко посаженными глазками. От левого глаза вниз, теряясь в щетине, тянулся похожий на дождевого червя шрам.
Покачиваясь, вожак двинулся к Амфитриону.
За поясом детины торчал кривой фракийский нож, но он не стал его доставать, а попросту протянул вперед свою узловатую, похожую на древесный корень руку и ухватил Амфитриона за хитон на груди.
- Герой, - уныло буркнул толстошеий, и червь на его скуле лениво заизвивался. - Гля, братья, это вот герой... голова горой...
И истошно взвыл, когда жесткие, как дерево, пальцы Амфитриона ударили его по глазам: взвыл и вскинул руки к лицу, и захрипел, забулькал, оседая наземь, страшно скалясь новым ртом, прорезанным под подбородком.
Никто и не заметил, как кривой нож из-за пояса детины перекочевал в руку Амфитриона, бронзовым всплеском омыв горло прежнего хозяина и тут же метнувшись в сторону, с хрустом входя под ключицу самому расторопному, замахнувшемуся короткой дубинкой.
Остальные дрогнули, засуетились, попятились за спину широкоплечему владельцу сине-зеленого плаща - но попятились как-то странно, будто бы и не замечая его - и быстро растворились в вечерней мгле.
Широкоплечий шагнул к Амфитриону, глядя на него с брезгливым интересом - и Амфитрион ударил, коротко, умело, вложив в удар опыт и злую боль, заставлявшую сердце стучать сухо и неумолимо.
Земля оказалась на удивление твердой.
Вскочив на ноги, Амфитрион ударил снова, чувствуя, что ноги отказываются служить ему, что ребра кричат о пощаде, и голова наполняется мутными сумерками без надежды на будущий восход.
Ударил, не понимая, что делает.
И попал, в кровь разбив кулак, как если бы бил скалу.
После чего земля снова толкнула Амфитриона в затылок.
...Широкоплечий стоял над ним, задумчиво держась за щеку, и в пронзительных глазах его презрение непонятным образом смешивалось с удивлением. Так, должно быть, смотрит волк на сумасшедшего козленка, цапнувшего своими тупыми зубами свирепого зверя за бок.
- А у твоей жены ляжки волосатые, - равнодушно сказал широкоплечий, так равнодушно, что это поначалу даже трудно было принять за оскорбление. - Как у сатира. Мокрица ты, герой... Слизь.
И тогда Амфитрион понял - все. Пришла пора умирать. Только умирать было нельзя, потому что Алкмена все еще прижималась к забору; умирать было нельзя, и он заставил себя встать на колени - стоять на коленях перед широкоплечим было унизительно, но почему-то не очень - потом на одно колено, потом...
Потом откуда-то из темноты, из-за спины широкоплечего раздался голос. Ехидный, почти мальчишеский и очень знакомый голос - только муть в голове не давала Амфитриону понять, где же он слышал его раньше.
- Что, дядя, тоже героем решил стать? - спросил этот голос. - Так тебе вроде бы не к лицу...
- Шел бы ты отсюда, Пустышка! - пророкотал широкоплечий. - Не лезь не в свои дела, племянничек!
- Не буду, - как-то уж очень легко согласился голос. - И, пожалуй, пойду. Быстро-быстро пойду. Даже, можно сказать, полечу. К папе. А он с утра сегодня злой, как Тифон... Ну что, дядюшка, я пошел?
Широкоплечий "дядюшка" не ответил. Лицо его исказила видимая даже в темноте гримаса злобы, он с силой выдохнул воздух и, резко повернувшись, зашагал прочь. Тяжелая поступь его, казалось, сотрясала землю и долго не затихала в темноте.
Амфитриону на миг померещилась перед собой неясная фигурка в хламиде с капюшоном - и он вспомнил, вспомнил остро и болезненно, как тот же самый голос не так давно предупреждал его о необходимости держать язык за зубами...
Он застонал и поднялся на ноги.
Ему было стыдно смотреть на жену.
А Алкмена с обожанием глядела на мужа-героя, воина, своего мужчину, который всегда спасет, всегда защитит, всегда, всегда...
Она не видела широкоплечего, не слышала странного разговора, для нее все закончилось смертью толстошеего детины - и не стоял над Амфитрионом его последний противник, и не уходил он потом, непобежденный, но вдруг ссутулившийся...
Всего этого для нее не было - словно кто-то украл из ее жизни горсть минут.
Разве что мелькнула в темноте знакомая хламида с капюшоном, так живо напомнившая давешнего воришку, отравившегося украденным мясом.
...А Амфитрион избегал встречаться глазами с женой и брел на подгибающихся ногах, понурив голову. Впервые за много лет он был побежден. И сейчас они идут домой лишь благодаря неведомому покровителю, к которому Амфитрион испытывал явную неприязнь - хотя изо всех сил старался испытывать благодарность.
Горечь поражения, увы, не становилась слаще, когда он думал о числе поверженных врагов и о том, что один из них - возможно, не совсем человек.
Если бы все повторилось - Амфитрион знал, что ударил бы его снова.
- О боги, - глухо пробормотал Амфитрион, - за что?..
Вопрос был глуп и наивен; он прекрасно понимал это, но не спросить не мог.
- Надо ехать в Дельфы, - срывающимся голосом отозвалась Алкмена, незаметно поддерживая шатающегося мужа. - Надо спросить пифию в святилище Аполлона. Это последнее, что нам осталось.
Амфитрион помимо воли представил себе Аполлона в своем облике и в постели Алкмены - и понял, что не хочет ехать в Дельфы.
Абсолютно.
7
Отговорить Алкмену от поездки к оракулу не удалось - в ней проснулось наследственное упрямство Персеидов, а Амфитрион знал по собственному опыту, что в таких случаях дальнейшие уговоры бессмысленны.
Тем более что Алкмена, будучи на пятом месяце, чувствовала себя прекрасно, заметно округлившийся живот носила с величавым достоинством и вообще ничем таким не отличалась от Алкмены прежней, если не считать неожиданной любви к родосским копченостям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17