любопытствующих мумии убивают и по сей день. Таким образом, остается лишь предположить, чем, если не утрированным саркофагом, является доктрина Св. Писания, доктрина, обращающая бывших богов в демонов зла и искушения. Имеющие уши, я имею в виду мальчиков, слышат, как они стелятся по земле и превращаются в жезл. Право, на свете много странного, друг Гораций, скажем, твоя черная метка. Впрочем, у меня нет в запаснике сновидения, в котором бы Серену Аби К. вышибали зубы или, на худой конец, ослепляли. Нет даже медицинского свидетельства о его смерти, а ведь он, надо полагать, мертв. Сифилис, это что-то из романтической области общеевропейских писательских
святцев. Мог ли К. намеренно заразить себя, как Бодлер? Например, в день свидания с Региной: ей четырнадцать лет, ему двадцать четыре. Это пролило бы ослепительно ясный свет на их помолвку, на его меланхолию и аскезу . И все будущее впереди. Но других я оставляю гадать, не был ли он внебрачным сыном Гегеля и кокотки (или служанки), о котором тот, между прочим и остальным сообщает в одном частном письме - за 1813-й, если не ошибаюсь, год: точнее, в черновом наброске к одному частному неотправленному письму. Конец критической мессы.
Ирине


 Крест интерпретаторов - крестик, отмечавший в изданиях то место в тексте, которое считалось утраченным, не поддающимся восстановлению или уточняющему исправлению. В современных публикациях ставится напротив фамилии умершего (члена редколлегии, например). Жало в плоть - название одной небольшой работы Серена Аби Киркегора, входящей в корпус Христианских Речей ; по мнению Шестова, потрясающая по силе, замечательная, боговдохновенная речь...
 Экзегеза Подороги промахивается еще по нескольким немаловажным пунктам. Весь горизонт его чтения занят исключительно фигурой Авраама, его сношениями с Всевышним, что упускается из виду, так это сын, Исаак (на чем я подробнее остановлюсь в специально отведенном месте). Более того, в своего рода вступлении, в Общем смысле , который предшествует разворачиванию проблематики, тезисам и протезам, философ пропускает навязчивый рефрен, сигнализирующий о некой мании, если не о инфантильной фиксации . Один из этих рефренов, сопровождающих пересказы библейской истории, звучит так: Когда нужно отлучать ребенка от груди, мать чернит свою грудь; было бы грехом, если бы грудь выглядела привлекательно, а ребенку нельзя было бы ее трогать. Так что ребенок верит, что это грудь изменилась, а мать осталась такой же, взгляд ее все так же ласков и нежен. Счастлив тот, кому не требуется более ужасных средств, чтобы отлучить ребенка от груди . Подобные сентенции заставляют читать Страх и трепет с помощью иной оптики, нежели та, с которой подступается Подорога. Его герменевтика оказывается стерильной и стерилизует самого К., как если бы он и вправду был андрогином, ангелом, а не шпионом на службе господней. Другими словами, философ просто напрашивается выступить в роли того Лаокоона, опутанного собственными интерпретациями коммуникативных стратегий , которого он забывает по дороге к своему проекту прочтения. И последнее, касательно Страха и трепета . Подорога ничего не говорит о легенде, занимающей несколько страниц книги, легенде о Водяном, о морском чудовище (то есть оборотне), соблазняющем невинную девушку, Агнету. Зачем-то Киркегору понадобилась и эта сказка, очаровательный параллелизм которой к искушению Авраама мог бы стать предметом особого внимания. Ведь именно Агнета становится русалкой, пишет К., которая соблазняет мужчин своими песнями ...
 Прежде чем стать повествованием, миф о Троянской войне служит узором для тканья Елены.
 Маска - это лицо мертвеца, т.е мертвец, дубликат самого себя; в могилу умершего клали маску, клали на его лицо. У римлян по этруской традиции маска называется persona, слово, обязанное своим происхождением имени этрусского бога смерти Перзу-Ферсу.
 Кенотаджирование - способ погребения с установлением кенотафа, ложной гробницы, использовался в случаях, когда прах покойного оказывался недоступным для захоронения.
 Зато имеется отправленное и нашедшее адресата письмо Рильке к Лу Андреас-Саломе, в прошлом - несостоятельной невесте Фридриха Ницше, в настоящем, настоящем Рильке - пациентке и сообщнице Фрейда (в частности, она предложила мэтру серьезный дополнительный материал по анальной эротике ; что прямая кишка, пишет Фрейд в одном месте, выводящая из организма его секреты, есть аналог влагалища, это ее достижение ). Гостя в имении Боргебю-гор, он переводит письма Киркегора к невесте и делает первые наброски к Запискам Мальте Лауридса Бригге . Это-то письмо, точнее, его фрагмент, он переадресует герою Записок , поэтому я беру на себя смелость составить из двух текстов один: Медленно-медленно выдвигался из ее гадких скрюченных пальцев, сложенных совсем необычно, старый, длинный, тонкий карандаш; он все рос и рос, и прошло очень много времени, пока он стал виден во всем своем убожестве. Я не могу объяснить, что именно в этой сцене вызвало у меня ужас, но я понял, что суть не в карандаше: я почувствовал, что это какой-то знак; я подозревал, что она манит меня куда-то, на что-то толкает. И самое странное - я догадывался о действенности договора, определившего этот знак... В конце концов я понял, что должен был его купить . Здесь могла бы начаться другая история, не менее хтоническая , история обращения к Абелоне (или - в Абе-лоно) датчанина Бригге, Мне кажется, ты со мной, Абелона, здесь шесть ковров, приди, и мы медленно пройдем мимо них , обращение, сравнимое с обращением в некую небывалую веру, поскольку призывает в свидетели гобелена Дама с зеркалом и Единорогом одновременно утраченную возлюбленную и сестру матери, мать, всю троицу в одном лике, и еще Аннабел Ли в переводе Бодлера, которым он зачитывался во чреве Национальной Библиотеки Парижа, и еще Авеля, отчего пространство романа вибрирует темой амбивалентной вины, и еще повесть о Блудном сыне, который так не хотел быть любым, быть любимым, я бы рассказал, что зеркало, которое держит Дама и в которое смотрится Единорог, есть зеркало-гобелен, в которое
смотрится Мальте, и это зеркало-роман, в которое смотримся мы, его держит Абелона, его держит девушка, невинная смерть, и покамест я могу все это говорить и писать, зная, что придет день, и рука отдалится от меня и собственной волей будет чертить слова, которые мне не подвластны, смыслы растают, как облака на тканном вручную ковре, и я пойму, что я оборот, подлежащий вымарке и переделке, и на этот раз не я буду писать, меня напишут, как написал Леонардо да, написал способ охоты на единорогов:
1 2 3 4 5 6 7