Она носила пенсне без оправы. Годами мисс Браун
примерно равнялась викарию, а вот ростом она, в сравнении с
ним, не вышла. Она отличалась какой-то затейливой жестокостью.
Например, когда дядя Марии был еще жив, он время от времени
вспоминал о ее существовании и присылал к Рождеству коробку
шоколада. При получении каждой такой посылки мисс Браун
предпринимала шаги, каковые можно разделить на несколько
стадий. Первым делом, Марии запрещалось вскрывать полученную
посылку, "потому что в ней могут быть бактерии". Коробку
отправляли вниз, в кухню, с распоряжением как следует ее
прокалить. Затем посылали за Марией; та являлась в
Северо-северозападную гостиную, в которой обитала мисс Браун, и
здесь Марии вручались жалкие останки все еще не развернутой
посылки. Следующий шаг сводился к тому, чтобы объявить (без
всяких на то оснований), будто у Марии грязные руки, и отослать
ее обратно на кухню - а это десять минут ходьбы, - чтобы она их
помыла. Когда она, наконец, трепеща от предвкушений,
возвращалась, и несчастный, растаявший шоколад удавалось
отодрать от коричневатой обертки, мисс Браун обыкновенно
объявляла, что шоколад был упакован неправильно и собственными
нежными пальчиками выкидывала его в ближайшее озеро "из
опасения, что дитя может от него заболеть".
Трудно, конечно, а все-таки необходимо поверить, что эта
прелестная парочка действительно старалась сделать для Марии
все, что было в ее силах, нужно, однако, принять во внимание и
то, к какому разряду людей оба принадлежали.
Настоящих друзей у Марии было двое - Стряпуха и старый
Профессор, живший в отдаленной части парка. Порой Мария
чувствовала себя очень несчастной, порой очень счастливой, - в
юности люди легко перепархивают от одной из этих крайностей к
другой. Счастливейшее время наступало, когда викарий пребывал в
Лондоне, а мисс Браун - в постели, с мигренью. Тут уж Мария
едва с ума не сходила от упоения, обретая сходство с
суматошным, но основательным щенком, которого порывы
воображения швыряют то туда, то сюда, но который норовит из
каждого положения выжать все, что оно в состоянии дать.
В один из таких летних дней, когда мучители ее не путались
под ногами, Мария решила навестить Шахматное озеро -
поупражняться в пиратстве.
Шахматное озеро было одним из озер, от которого поднимался к
Южному фасаду широкий луг. Озеро обступали разросшиеся деревья,
- огромная ольха, буки, дикие вишни, секвойи и кедры,
посаженные многочисленными знакомыми поэта по имени Поуп,
поверхность озера устилали кувшинки, а на берегу его стоял
дощатый лодочный сарайчик, обветшалый, с протекающим
плоскодонным яликом внутри. В середине озера располагался
заросший ежевикою островок, а на островке - маленький гипсовый
храм вроде беседки с куполом, или, если уж называть его
правильным именем, моноптерон. Купол, скругленный, точно
верхушка яйца, поддерживался пятью тоненькими колоннами.
Называлось все это "Отдохновение миссис Мэшем".
Впрочем, с того времени, как скончалась королева Анна, никто
на острове не отдыхал. Никто не очищал его от крапивы, никто не
сметал с мраморных ступеней улегшейся толстым слоем прелой
листвы, никто не подрезал стеснившихся вокруг позабытого храма
лавров, рододендронов и ежевики, казалось, взбиравшейся уже
вверх по колоннам. В пору "Шествия Разума" храм, возведенный
некогда руками людей, надеявшихся, что он надолго сохранит
присущую ему пленительную изысканность, пришел в упадок. Само
озеро заросло травой, поскольку денег на расчистку его не
осталось, и остров обратился в подобие затерянной в морях
Атлантиды. Одна только Мария и знала проходы в траве, которыми
до него можно было добраться. Но и она из-за покрывавших остров
колючих зарослей ни разу на него не высаживалась.
Стоял чудесный июньский день, - говоря совсем точно, стояло
чудесное первое июня, - солнце заливало огромный зеленый луг.
Арендовавший этот луг фермер, размахивая бутылкой с примочкой
от паразитов, гнал с него овец, и лицо у фермера блестело,
словно намасленное; на Каштановой аллее, переругивались и
болтали серые белки; на лежащем за Шахматным озером Праздничном
поле мирно паслись бычки, помахивая хвостами и время от времени
с топотом бросаясь бежать неизвестно куда, заеденные слепнями;
кукушки выпевали две свои ноты; в отблескивающих на солнце
густых вечнозеленых зарослях гудели несметные насекомые; и были
здесь еще кролики, и высокая трава, и мелкие пичуги, и Мария,
коричневая, будто кофейный боб.
Лежа ничком в ялике, она смотрела с кормы в глубокую воду.
Коленки ее и большую часть груди покрывал зеленый ил, из
ковшика, которым она отчерпывалась, стекала в рукав вода. Мария
была счастлива. Когда движение ялика замирало, она гребком
толкала его вперед. Корабль Марии медленно скользил, раздвигая
кувшинки, и прямо перед ее носом возникали водяные сосенки и
прочая флора океанского дна. Порхали над водой похожие на синие
и рубиновые иглы стрекозы, - стрекоза-муж приводил
жену-стрекозу к повиновению, крепко обхватывая ее за шею
особыми щипчиками, устроенными у него на конце хвоста. Ялик
двигался плавно, и время от времени Мария проплывала над
стайкой окуней, даже не спугнув их. Вернее сказать, окуни
просто встопыривали шипастые плавники, полоски их гневно
темнели, а сами они корчили Марии угрожающие рожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13