Зимой вечера короткие, враз наступает ночь.
У Тимофеевских ворот Капьтагай остановился и протянул стражу кусок берёсты, припечатанной свинцовой печатью. На берёсте был изображён всадник с поднятым кверху копьём – знак, что владелец берёсты имеет право на беспрепятственный вход и выход в любые ворота Кремля.
Страж, толстяк в короткой рваной кольчуге, надетой поверх полушубка, повертел грамотку, подёргал печать, болтавшуюся на шнуре, и покачал головой.
– Куда торопишься, дурень? Свои же в тебя пустят стрелы. – Страж сделал вид, что целится в грудь Капьтагая, и закивал в сторону ордынского стана. – Убьют. Понял?
В ответ немой тоже прибегнул к жестам. Он властно указал на засов.
– Понял, – сказал страж. Ему ничего не оставалось, как повиноваться.
– Свой идёт! – крикнул он воинам в башне, чтоб не пустили ненароком стрелу, и отодвинул железный засов. Маленькая, сбитая из толстых досок калитка чуть приоткрылась. Немой выскользнул словно тень.
– Подожди, не закрывай! Долговязый мальчонка, неизвестно отколь появившийся, схватил стража за руки.
– Ты кто такой, чтоб стража хватать?
– Выпусти, сделай милость.
– Приказ на выход имеешь?
– Приказа не имею.
– Тогда отойди. – Страж двинул мальчонка плечом. Тот отлетел в сторону. Тяжёлый засов пополз на место.
– Подожди! – мальчонка снова вцепился в стража. – Я за немым слежу от самых княжьих хором. Он по всему Кремлю сделал крюк, прежде чем прийти сюда. Зачем? Видать, следы заметал. Я с ним по ордынской неволе знаком. Злей он бешеной собаки и хитрей старой лисы.
Мальчонка говорил хоть сбивчиво, но, по всему видно, правдиво.
– Не горячись, – сказал страж. – Верю. Только у него грамотка с печатью имелась. По ней и выпустил. Должно, он к великому князю в Кострому подался.
– Я только посмотрю, куда он свернёт. Пусти.
– А как убьют?
– Не достанут. Я к ордынцам ближе, чем на перелёт, не придвинусь.
– Смотри. – Страж почесал в затылке и потянул засов.
– Свой! – крикнул он воинам.
* * *
При выпавшем снеге ночь не черна. Среди обгорелых брёвен и труб Пантюшка разглядел Капьтагая. Тот шёл не таясь. Перебегая и прячась за остатками обгоревших домов, Пантюшка двинулся следом. Когда посад кончился, пришлось залечь в снег. Из своего укрытия он увидел, как от ордынского лагеря отделились два всадника и, угрожающе крича, двинулись на Капьтагая. Но Капьтагай не испугался, лишь поднял руки и помахал ими над головой. Было ли это условным знаком? Возможно. Во всяком случае, всадники немого не тронули. Пропустив его вперёд, они повернули коней обратно к лагерю. Забыв об опасности, Пантюшка пополз за ними.
Полз он недолго. В свете костров уже были видны кибитки. Казалось, что их не меньше, чем деревьев в лесу.
Капьтагай и всадники скрылись. Пантюшка решился ждать.
Он лежал на снегу под чёрным с редкими звёздами небом. Впереди горели костры. Дым, как туман или туча, висел над вражеским станом, притихшим в эту ночную пору. Вдруг раздался отрывистый крик. Его подхватили справа и слева. Словно гром с отдалёнными раскатами пронёсся над лагерем. Все, кто спал у костров, разом вскочили. Начался переполох. Ордынские воины принялись седлать коней, поднимать ревевших верблюдов, сворачивать шатры и кибитки.
Пантюшка боялся поверить. На всякий случай он обождал ещё, чтоб не вышло ошибки, потом повернул назад.
– Ура! – закричал он, едва толстый страж приоткрыл калитку. – Ура!
* * *
Высоко стены Кремля, ещё выше – кремлёвские башни-стрельницы. На башнях и заборолах провели остаток ночи разбуженные москвичи. Несмотря на лютый мороз, никто не спустился вниз, не спрятался в избы. Редко с таким нетерпением дожидались зари. Что, если мальчонка ошибся? Вдруг ему всё почудилось?
– Видать? – кричали снизу, кому не хватило места на стенах.
– Погодите. Дайте рассвету прийти!
Высоки кремлёвские стены. Далеко видно с их сторожевой высоты. Едва первые проблески серого мутного света разорвали ночную темь, вдалеке обозначились большие тёмные пятна. Они расплывались и таяли, исчезая без остатка за линией белых снегов. Это уходили последние отряды ордынских полков левого крыла. Правое крыло ушло раньше, в разгаре ночи.
Враг покинул стены Москвы. Смертное кольцо, сжимавшее город, распалось. Не страшны стали камни и комья мёрзлой земли, предназначавшиеся для метательных машин.
– Ура! – закричали на заборолах и башнях.
– Ура! – подхватили внизу.
Василий Дмитриевич вернулся в Москву скромно. Торжественной встречи его не удостоили. Не до князя было Москве. Засучив рукава, москвичи разбирали завалы, рубили избы, отстраивали торг. Весь город работал.
И всё же нашёлся один человек, который ждал великого князя с большим нетерпением.
– С приездом, государь, – сказал он, встретив Василия Дмитриевича. – Добро пожаловать в свой стольный город.
– Спасибо, казначей, на ласковом слове. Управились без меня?
– Управились. Только не верится, что без тебя. Не потаи, государь, сделай милость, скажи: чем беду отвёл? – Иван Кошка вскинул вперёд правую руку и, склонившись, коснулся пола.
Разговор великого князя с казначеем проходил в излюбленной обоими Угловой палате.
– Зря, Иван, кланяешься, спину ломаешь, – со смехом ответствовал князь. – Нет моего в этом деле участия. Москву спасли белые стены да могучая дружина. Ещё – мальчонка да невеличка-девица. Ещё малая хитрость. А я как есть ни при чём.
– Девица – сестра Холмского, та, что ордынцев вперёд других увидала и Рязань упредила?
– Она. Упрямая, с норовом. Вся в брата. Я её с собой прихватил. Во Владимир ехать наотрез отказалась. «Скучно в тереме», – говорит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44