Дорога хорошая.., короткая.Девушка будет петь, сколько вам будет угодно.— В таком случае, я на этих же днях непременно приду. Где ты живешь теперь? Скажи мне, в эту минуту ты Сускезус или Бесследный? Я вижу, что ты вооружен, но не раскрашен, как это делается всегда перед войной.— На этот раз топор зарыт глубоко. Долго никто не возьмется за него. Могавки помирились… Онеиды помирились… Онондаги помирились.., все зарыли свои топоры.— Тем лучше для нас, владельцев. Я приехал сюда с намерением продать или отдать в аренду мои земли.Много ли нынче молодых людей, которые ищут фермы на это лето?— Леса наполнены ими. Их так много, как и голубей.Как вы продаете землю?— Это зависит от ее качества. Разве ты хотел купить, Бесследный?— Вся земля принадлежит индейцу, когда он нуждается в ней. Он ставит свою хижину, где ему вздумается.— Да, я знаю, что некоторые из вас, индейцев, имеют на это претензию; конечно, никто вам этого запрещать не будет, пока край не выйдет из своего дикого состояния, но ты не можешь делать посевов и собирать жатву.— У меня нет ни жены, ни детей.., хлеба нужно Сускезусу немного.., у него нет никого.Бесследный повторил эти слова тихо, но твердо, с какой-то мужественной грустью. Человек, который жалуется, возбуждает мало сочувствия; тот, кто плачет, — перестает внушать уважение, но я не знаю зрелища более трогательного, как увидеть человека, который умеет владеть собой в беде.— Если у тебя нет ни жены, ни детей, Сускезус, — сказал я, — зато есть друзья.— Ваш отец мне друг.., сын его, надеюсь, также мне друг. Ваш дедушка тоже был когда-то мне другом, но он уехал и больше не возвращался. Я хорошо знал всех ваших: и отца вашего, и мать, словом, всех, всех.— Выбирай, Бесследный, какую тебе угодно землю, обрабатывай ее, продавай, делай с ней, что угодно.Индеец пристально посмотрел на меня, и я заметил легкую улыбку самодовольства на его лице. Трудно было, однако, заставить его изменить своему привычному хладнокровию; улыбка эта была мгновенной, как луч солнца в зимний день. Любой белый непременно взял бы меня за руку и наговорил бы в знак благодарности тысячу фраз; мой же спутник оставался равнодушным, и, кроме легкой минутной улыбки, я не заметил никакой перемены в его наружности; впрочем, он был довольно учтив, чтобы оставить меня без ответа.— Хорошо! — сказал он, помолчав. — Очень хорошо со стороны молодого воина. Благодарю. Птиц много… рыбы много.., мне не нужно земли. Может, однако, прийти время, и оно без сомнения придет для всех старых индейцев, которые живут в этих окрестностях…— О каком времени ты говоришь, Сускезус? В любое время ты имеешь во мне друга.Индеец остановился, опустил ружье и оперся на него; стоя неподвижно, он походил на прекрасную античную статую.— Да, придет время, когда старый воин будет жить в своей хижине и говорить с молодыми воинами о прическах, о судах, об охоте и войне; теперь же он вяжет метлы и плетет корзины.Сказав это, индеец забросил ружье на плечо, и мы пошли дальше молча.— Не был ли ты в Равенснесте с моим отцом, — спросил я наконец, — в то время, когда канадские индейцы хотели поджечь дом?— Я был. Тогда убили молодого голландского начальника.— Да, его звали Гурт Тэн-Эйк; отец мой, мать и старый наш друг, полковник Фоллок, всегда с почтением вспоминают о нем.— Одни ли они вспоминают его теперь? — спросил индеец, бросив на меня проницательный взгляд.Я догадался, что он намекает на тетушку Мэри, которая должна была выйти замуж за молодого олбанца.— Нет, — сказал я, — есть еще женщина, которая оплакивает его, как своего мужа.— Это хорошо; женщины не всегда плачут долго-редко.., иногда.— Скажи мне, Сускезус, не знаешь ли ты одного человека, которого называют землемером? Он служил в полку, и ты, вероятно, встречался с ним во время войны.— Знаю ли я землемера! Я знал его на поле сражения, потом жил вместе с ним в лесу. Он из наших, землемер мой друг.— Мне очень приятно слышать это, потому что он и мне друг; землемер благороднейший человек.— Скоро и он начнет вязать метлы, — с сожалением сказал индеец.Бедный Эндрю! Без помощи преданных ему друзей, каких он видел в нас, он, конечно, мог бы дойти до этой крайности. Услуги, которые он оказал во время революции, очень мало ему помогли, потому что правительство было слишком бедным, чтобы выдать жалование своим защитникам. Впрочем, я не обвиняю ни народ, ни правительство, — к этому вынуждали обстоятельства. На протяжении двух лет после заключения мира трудно представить себе финансовую бедность края, но потом, потихоньку, как ребенок, выздоравливающий от тяжелой болезни, нация укрепилась, поправилась, заменив оружие сохой.— Да, — продолжал я, — землемер беден, как большая часть людей одного с ним сословия, но у него есть друзья, и не он, ни ты, Сускезус, пока я владею землей, не будете вынуждены заниматься женским делом. У меня вы всегда найдете приют.Мгновенная улыбка, как и в первый раз, мелькнула на лице индейца. Он был тронут моим дружеским расположением; взяв мою руку, он крепко пожал ее.— Давно ли вы видели их? — вдруг спросил он меня.— Кого? Землемера?.. Уже больше года, с того самого времени, как распустили войска.— Я говорю не о землемере, — сказал Сускезус, протянув вперед руку, — а о доме, ферме и земле?— А, ты спрашиваешь, когда я был в Равенснесте?Никогда, Сускезус, я приехал в первый раз.— Смешно! Как же вы владеете землями, которых никогда не видели?— У нас есть закон, по которому имение переходит от отца к сыну. Я получил Равенснест по наследству от деда моего, Германа Мордаунта.— Как можно считать земли своими, которые никто не оберегает?— Они оберегаются если не людьми, то разными актами и условиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87