начнутся разборки. Ну в цвет попали! Так что не сомневайся – Сынка работа. Но хрен когда чего докажем.
– Это точно, – согласился важняк.
Тело водителя отправили в морг. «Тойоту» отогнали на спецстоянку.
* * *
Из командировки Таранов вернулся поздним вечером в среду. Устал сильно и звонок Славке отложил до утра. Он выпил граммов триста водки, принял ванну и лег спать. Снилось шоссе. Серое и бесконечное. Проснулся он в полвосьмого. В окно било солнце, на балконе чирикали воробьи.
– А-а, бродяги, – сказал им Таранов, – проголодались, пока меня не было? Дармоеды. Кормлю вас, кормлю, а вы в ответ только гадите.
Нагишом он прошел на кухню, взял банку с пшеном и снова вернулся на балкон. Сыпанул щедро. Воробьи дружно набросились. Таранов присел на диван, закурил сигарету. Покуривая, посматривал на стайку бестолковых птиц с улыбкой.
Но где-то на краю сознания, на периферии, вспыхнуло вдруг чувство тревоги. Почти незаметное, как темное облачко у самого горизонта, когда кажется, что небесный купол над головой чист и бесконечен. Но уже есть какое-то смутное ощущение, что что-то не так. А уже через полчаса над головой клубится черная туча. Она приближается, растет, меняет свои очертания ежеминутно. Она несет в себе угрозу.
Таранов еще продолжал улыбаться, но тревога уже сидела в нем.
Нужно позвонить… Нужно позвонить Славке! Что же я вчера-то этого не сделал?… Устал… Устал? Водку пить и в ванне плескаться ты не устал. А позвонить другу, у которого беда, ты устал.
Иван положил в пепельницу сигарету и взял трубку, быстро набрал номер. Из трубки потекли гудки. Длинные, тягучие гудки. Он насчитал шесть и собирался уже нажать кнопку выключения…
– Алло, – сказала Лида.
– Привет, Лида, это я… Извини, что так рано. Но я думал, что Славка-то уже встал. Ему же на службу пора.
– Здравствуй, Ваня, – произнесла она бесцветным голосом.
– Извини… я думал, Славка встал уже.
– Славу убили, Таран.
* * *
Дверь Славкиной квартиры была обита черным дерматином. Когда-то Славка сам обивал. Руки у него были золотые. Как и голова… но это не спасло Славку.
Таранов стоял перед черной дерматиновой дверью и тянул время. Он понимал, что это глупо, что все равно придется нажать на красную, как спелая ягода рябины, кнопку звонка и войти в черную дверь, в квартиру, где живет беда. Но пока он стоял и смотрел на дверь. Черный цвет дерматина казался символичным. И это тоже было глупо.
Иван протянул руку к спелой рябинине и нажал. За дверью раздался звук гонга. И этот звук – дан-дон-н-н – тоже казался наполненным тайным смыслом, отголоском погребального звона.
Дверь открыла Ирина. Она распахнула дверь и сделала шаг назад, ничего не сказала. Ирина была в черном свитере и черных же джинсах, лицо казалось очень бледным, бескровным. И только рыжие волосы горели в свете бра ярким осенним пятном.
– Здравствуй, Ириша, – сказал Таранов.
– Здравствуй, дядя Ваня, – отозвалась она. – Проходи.
– Как мама?
– На валерьянке…
Он вошел, закрыл дверь и снял ботинки. Под вешалкой стояли Славкины тапочки. Матерчатые, клетчатые, очень старые. Лида не раз собиралась их выбросить, но Славка не давал, говорил: через мой труп… Вот так! Через мой труп…
Таранов сунул ноги в другие тапки, спросил у Ирины:
– Когда это случилось, Ириша?
– Вчера.
– А… как?
– Я не знаю, – сказала она. – Мы еще ничего не знаем. Ничего.
И заплакала. Ткнулась головой в плечо Таранова, зарыдала. Он растерялся. Он оказался совершенно к этому не готов – так, как будто не знал, что в доме, где живет беда, будут слезы… А девочка плакала навзрыд, и скоро Таранов ощутил, что на плече рубашка намокла. И он говорил какието банальные слова, какие положено говорить в таких случаях, и гладил Ирину по рыжим волосам. На плече расплывалось влажное горячее пятно, а в голове вспыхнуло странное слово: СИРОТА.
Эта тоненькая девочка, которую он учил плавать и ездить на двухколесном велосипеде, которая откликалась на мальчишеское прозвище Рыжик, теперь сирота.
СИ-РО-ТА, разбил Таранов странное слово на слоги и удивился его бессмысленности и оскорбительной простоте.
– Поплачь, Рыжик, поплачь… если тебе так легче – поплачь.
Девочка плакала, на полу стояли старые матерчатые тапочки, которые теперь можно выбросить, потому что мертвому Славке они уже не нужны. В зеркале отражалась тоненькая девичья фигурка в черном и угрюмый сорокалетний мужик с невзрачным лицом.
Глава четвертая
СВЯТОЕ ДЕЛО МЕСТИ
В результате расстрела «Интриги» трое рядовых быков и Соловей погибли на месте. Жбан выжил, но, вероятно, навсегда останется инвалидом, прикованным к коляске: ноги парализовало. И только Лорд отделался ранением в плечо да несильными порезами лица от упавшей люстры. В больнице возле палаты Лорда был выставлен милицейский пост. Кроме того, на отделение хирургии поступили двое «больных». «Больные» день и ночь просиживали рядом с милиционером возле палаты… вполне мирно уживались.
Раненого гражданина Чачуа посетил следак из РУБОПа и прокурорский. Лорд с ними разговаривал вежливо, но на конкретные вопросы ничего не отвечал.
– Ты же мою биографию знаешь, Николай Иваныч? – спросил он важняка.
– Знаю, – согласился важняк. – Биография у тебя серьезная, Гиви.
– Зачем тогда спрашиваешь? Я по закону живу. Я с тобой свои проблемы обсуждать не могу… Хочешь, о бабах потолкуем?
– Ну гляди, Гиви, тебе жить. Не думаешь, что Сын делото доведет до конца? Расстреляют к черту. Или взорвут.
– Значит, судьба… Только вот никакого Сына я не знаю. Извини.
Оба следака получили от «потерпевшего Чачуа» показания о том, что врагов у него нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13