Почему ее прислали еще и Марте? Зачем? Прошло много лет, и Данилов сто раз д
авал себе обещание больше ни о чем не вспоминать.
Дня не проходило, чтобы он не вспоминал.
Нет. Он не вспоминал. Он просто не забывал.
Кому понадобилось напоминать ему таким способом? В отличие от Марты, он с
разу понял, что записки прислал вовсе не сумасшедший.
«Ты убил ее! Ты во веем виноват, убийца, иуда!»
За пять лет он почти не встречался с родственниками жены. Кто-то из них ре
шил наконец напомнить ему о себе таким способом? Ну ладно ему, а Марте? Мар
та при чем?!
Никакие родственники его жены, даже те, с которыми он встречался, ничего н
е могли знать о Марте. Если только не следили за его жизнью с пристальным в
ниманием.
Или следили?
Зачем?
Хуже всего было то, что Данилов чувствовал ненависть, которой дымились к
орявые буквы. Записки Ц и его, и та, что он вчера вытащил у Марты, Ц как буд
то дышали на него ненавистью: и буквы, и бумага.
И угрозу он чувствовал, и злобу. Или он просто нервничает от того, что идет
снег?
Ему было шестнадцать лет, когда выяснилось, что у него есть нервы и именно
из-за них он никогда не станет великим пианистом.
Он боялся зала. Боялся так, что не мог заставить себя выйти на сцену, даже е
сли в зале никого не было. Он боялся сцены, боялся пустого пространства, бо
ялся света, звука собственного рояля Ц всего на свете.
Знаменитый пианист приехал из Лондона и утешал его мать, у которой как бу
дто кончилась жизнь, когда выяснилось, что Данилов не может играть. Приез
жали профессора, не менее знаменитые, чем пианист, и говорили, что виноват
ы нервы.
Оказалось, что шестнадцатилетний Данилов никуда не годится.
Все утешали его мать, объясняли ей, что она ни в чем не виновата.
Виноват Данилов и его нервы.
На него никто не обращал никакого внимания. Он был просто организмом, суб
станцией, на которую тратились силы, время и деньги, возлагались надежды,
а потом оказалось, что субстанция устроена как-то не правильно и исправи
ть ее невозможно.
Поначалу мать все-таки пыталась его исправить, но он начинал трястись, ед
ва увидев пустую сцену и на этой сцене рояль и стул. Крышка рояля была подн
ята, стул слегка отодвинут Ц все готово для того, чтобы принять сломавше
гося от не правильного употребления Данилова. Принять и убить его.
По ночам ему снилось, как он умирает за роялем, один в пустом зале. Он играл
и видел свои руки в ослепительных манжетах концертной рубашки, пальцы ле
тали по клавишам, но не было звука, и там, во сне, в этом было все дело.
Данилову казалось, что если он услышит звук, то не умрет, и он начинал лупи
ть по клавишам так, что болью заходились расплющенные от ежедневных репе
тиций подушечки пальцев, а звука все не было, рояль не пускал звуки наружу
, и он не мог снять руки с клавиатуры, его засасывало в черно-белую глубину,
и у него больше не было пальцев, и на том месте, где они были, надувались кро
вавые пузыри, из которых медленно, капля за каплей, вытекала кровь, разбав
ляя черно-белые цвета красным.
Таким красным, каким только может быть кровавое пятно на очень белой блу
зке.
Он понял, что не спит, только когда увидел свое отражение в зеркале. Он не с
пал. Он был в ванной, старался не шуметь, чтобы не разбудить Марту, думал о з
аписках, которые исходили ненавистью, о матери и о том, как подвел ее. Он по
двел не только ее. Он подвел всех на свете. Он стоял перед зеркалом, взявши
сь обеими руками за края раковины, и смотрел себе в лицо.
За его спиной, за закрытой дверью что-то с грохотом упало, и Марта спросил
а приглушенно:
Ц Данилов, ты там досыпаешь?
Ц Нет, Ц сквозь зубы проговорил Данилов.
Ц Что? Ц раздалось из-за двери. Ц Освободи помещение, иди досыпай в пос
тель!
Он поспешно умылся очень холодной водой, вытер лицо и открыл дверь.
Ц Доброе утро, Ц сказал он Марте, которая маялась под дверью, Ц прошу пр
ощения, что разбудил.
Ц Меня разбудил не ты, а телефон, Ц пробурчала Марта, протискиваясь мим
о него в ванную. Ц Надо было мне его вчера выключить, а я забыла.
Ц Это я забыл, Ц повинился Данилов. Ц Вернее, не сообразил.
Ц Что делать, Данилов, Ц проговорила она из ванной, Ц что делать, если т
ы такой тупой.
Он улыбнулся. Она всегда разговаривала с ним как-то так, что ему хотелось
улыбаться, даже по утрам после разговора с матерью.
На полированном черном прилавке, заменявшем кухонный рабочий стол, лежа
ли часы, браслет и два золотых кольца. Одно из них Марта привезла два года
назад из Бахрейна и невыносимо хвасталась и кольцом, и Бахрейном.
Он знал, что завтракать она не будет. «Ты с ума сошел, Данилов, какой завтра
к в полдевятого утра!» Он знал, что она станет долго пить чай, а потом кофе и
в одиннадцать захочет есть. Он знал, что она выйдет из ванной в плотных гол
убых джинсах и обтягивающей маечке, довольно свежая, но недовольная. Он з
нал, что по утрам она всегда бывает свежей и немного сердитой.
Чего он только про нее не знал!
«Не знал, что она беременная», Ц сказал он себе мрачно.
Ц Кто звонил?
Ц Моя мать. В среду прием, и она уже пригласила Лиду. Завтракать будешь?
Ц Ты с ума сошел, Данилов, Ц сказала она недовольно, Ц какой завтрак в п
олдевятого утра! Что ты смеешься?
Ц Я не смеюсь. Сейчас будет чай.
Ц Что за прием?
Ц В честь премии, которую получил мой отец. Или в честь отца, который полу
чил премию.
Ц Это что? Ц спросила она. Ц Ирония?
Ц Нет.
Ц А где прием? В Париже? Или в Нью-Йорке?
Ц В Москве. Самое интересное, что сначала пригласили Лиду, а потом уж мен
я.
Ц Теперь тебе придется на ней жениться, Ц сообщила Марта, Ц как честно
му человеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15