Жидкость, плескавшаяся в стакане, вызвала приступ ностальгии. Мне не сунули бумажный пакетик с ниточкой, нет, здесь наливали нечто кирпично-красного оттенка из огромного чайника с деревянной ручкой. На вкус пойло напоминало отвар из веника, точь-в-точь такой, каким нас потчевали в школьной столовой.
Я обхватила ладонями стакан и попыталась успокоится, тут отворилась дверь, и появился дядька в рваной темно-синей куртке. Нетвердым шагом он подошел к буфетчице и попросил:
- Надька, дай стакан.
Баба, хозяйничавшая за стойкой, повернулась, уткнула кулаки в крутые бедра и отрезала:
- Фиг тебе, двигай отсюда.
- Ну, Надюха, - заскулил пьяница, - жалко, что ли? Дверь снова хлопнула, и появился еще один мужичонка бомжеватого типа в засаленном плаще.
- Долго ждать-то? - недовольно спросил он. - Чего копаешься, Петруха?
- Так стакан не дает!
- И не дам, - взъелась буфетчица, - в прошлый раз разбили, а я из своего кармана плати. Заказывайте у меня водку, будет из чего пить.
- У тебя с наценкой, - протянул Петруха и вытащил из кармана бутылку, - вон, такую же в магазине приобрел дешевле.
- Ну и ступай в магазин пить.
- Надюха, дай стакан.
- Пошел вон.
- Во жадина. Что же нам делать?
- Из горла хлебайте, не впервой, - держала оборону Надежда.
- Так у Ваньки лихорадка на губе, - возразил Петруха, - кому заразиться охота, ну кинь стакан.
- Сказано, нет, - вызверилась “барменша” и отвернулась.
Петруха огляделся по сторонам и обратился ко мне:
- Девушка, вам стаканчик нужон?
- Я из него чай пью.
- Нет, вон тот.
Пальцем с грязным обломанным ногтем он ткнул в пластмассовую вазочку с салфетками.
- Это берите, - милостиво разрешила я. У самой папенька из бывших алкоголиков, и я хорошо знаю, каково сейчас мужикам, вон, прямо трясутся от вожделения.
Петруха аккуратно вытащил салфетку и сказал, сдергивая пробку:
- Я из стаканчика хряпну, а ты из бутылки допьешь, коли заразный.
Ванька согласно кивнул. Тоненькая струйка прозрачной жидкости наполнила емкость. Петруха отдал бутылку приятелю. Тот мигом опрокинул в себя остаток и занюхал рукавом. Петька крякнул, взял стакан и.., не сумел поднять его.
- Чегой-то? - удивленно протянул мужик. - Не двигается.
- Так специально для таких уродов, как вы, придумано, - захихикала буфетчица, - и не старайся даже, не шелохнется.
- Почему? - изумился Ванька, благополучно проглотивший свою долю.
- А он шурупчиком к столешнице приделан, - пояснила баба, - чтобы всякие не тырили.
- Делать-то чего? - растерялся Петька, глядя на стоящую посередине круглого стола пластмассовую емкость, полную огненной воды.
- А чего хочешь? - веселилась буфетчица. - Хоть языком лакай, если дотянешься, конечно.
- Дай ложку, - взвился Петька.
- Только вилки есть! Ложечки у нормальных клиентов на столиках, у таких людев, которые в кассу заплатили, а не с улицы с ханкой прибегли, - с достоинством сообщила бабища. Внезапно из-под донышка салфетницы показалась жидкость.
- Слышь Петруха, - ожил Ванька, - он протекает. Лужица у нас на глазах становилась все больше.
В Петькином взгляде заплескался откровенный ужас, он обратился ко мне:
- Ну-кась, отойди.
Я покорно выполнила просьбу. Честно говоря, стало интересно: ну как он собирается выйти из положения.
Петруха ухватил салфетницу, поднял ее вместе со столиком и, расплескав часть водки, все-таки ухитрился вылить в себя остаток вожделенной жидкости. Через секунду он вернул стол на место, рукавом куртки подтер капли “брынцаловки” и вежливо сказал:
- Ставь чай назад, извини за беспокойство, случай такой вышел.
Потом, недовольно ворча, он вышел на улицу, Ванька двинулся следом.
- Видела! - всплеснула руками буфетчица. - Уж шурупами привернули салфетницы, так все равно ухитрился использовать. Эх, видать, столики у нас слишком легкие. Ну ничего, завтрева кирпичи к ножкам пристрою, пусть тогда поднять попробует.
* * *
Лялю хоронили во вторник. Согласитесь, в посещении кладбища нет ничего приятного, даже в солнечный, июльский день на погосте пробирает дрожь. А сегодня, хмурым ноябрьским утром, и вовсе было мрачно. Деревья стояли без листвы, над огромным квадратом земли, заставленным памятниками, с оглушительным карканьем носилась стая ворон.
Автобус-катафалк стоял у дверей скорбного здания.
Мы оказались в очереди третьими. Перед нами кремировали какую-то бабку. Немногочисленные ее родственники столкнулись в дверях с процессией, впереди которой покачивался маленький, словно кукольный, бело-розовый гробик, заваленный роскошными цветами.
Одна из чужих родственниц, увидав домовину, принялась истово креститься и приговаривать:
- Господи, вот горе-то. Нашей уж за девяносто перевалило, умерла и всех освободила, а эта и не пожила совсем.
Проводить Лялю пришло огромное количество народа. Ася, вся в черном, с удивительно спокойным лицом, стояла в изголовье гроба. Иногда она нервным движением поправляла белую накидку и зачем-то натягивала на лицо покойницы кружевной чепчик. Я оттягивала момент прощания с девочкой. Наконец пришлось подойти к гробу.
Ляля была похожа на куклу. Гример перестарался, разукрашивая девочку. Слишком красные щеки, пурпурные губы и голубые веки. Разрисованное личико производило жутковатое впечатление, и я вздрогнула. Маленькие желтые ручки, сложенные на груди, держали иконку, в ногах лежал плюшевый велюровый зайчик. Было отчего разрыдаться, и по моим щекам потекли слезы.
Я положила в гроб хризантемы, погладила покойницу по чепчику и, ощущая на ладони отвратительный неживой холод, отошла. Наверное, нехорошо, но заставить себя поцеловать то, что осталось от Ляли, я не могу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13