Впереди роскошь, богатое безделье… Ее и торгуют, как лошадь. От денег у всех закружилась голова, начиная с несчастной Улитушки. Стоит только решиться, и широкая дорога открыта. Утром Антонида Васильевна передала няньке, что сама желает переговорить с Додоновым, и сама назначила ему час, когда он может прийти к ней, не рискуя встретиться к Крапивиным.
– Давно бы так-то, касаточка… – обрадовалась старуха.
Заговорщики торжествовали. Яков Иванович сам полетел с радостной вестью в Краснослободский завод, и в назначенный час Додонов входил в комнату Антониды Васильевны.
– Вы меня желали видеть, Антонида Васильевна?
– Да… Я желала бы слышать от вас лично все то, что мне передавали. Вы сами назначили цифру в пятьдесят тысяч?
– Послушайте, это уже известно вам, и не все ли равно, кто назначал?…
– Значит, верно?
– Да.
– И будут подарки?
– Антонида Васильевна, что за тон?
Она посмотрела на него такими печальными глазами и замолчала.
– Девичья будет уничтожена немедленно… – заговорил Додонов, поощренный этим молчанием. – Я понимаю, что это грубо назначить цифру, но ведь это только гарантия.
– Благодарю вас, что вы так оценили мой позор… и знайте, что я, я любила вас… а теперь прощайте… навсегда. Вы меня убили…
Она не выдержала и громко зарыдала. Додонов хотел по дойти к ней, но она отстранила его движением руки.
– Если так, то вот мое последнее слово: выходите за меня замуж, – предлагал Додонов.
– Замуж?., Чтобы вы бросили меня через неделю?.. Нет, одно мгновение я думала несколько иначе о вас, и если бы отдалась вам, то не за деньги и не за честь носить вашу фамилию… Прощайте, прощайте!..
– Опомнитесь, Антонида Васильевна…
– Довольно… будет…
Видимо, ей хотелось сказать ему что-то еще на прощание, но она только махнула рукой и убежала за ширму. Додонов постоял среди комнаты несколько минут и, стиснув зубы, проговорил:
– Тогда я вас куплю, Антонида Васильев"?.
– Покупайте, как покупаете собак.
Додонов круто повернулся и торопливо вышел. У него голова шла кругом. О, он отомстит за это оскорбление!.. Какаянибудь жалкая провинциальная актриса и так обращается с ним, Виссарионом Додоновым?.. Нет, это уж слишком…
Вечером этого же дня в театре Яков Иванович отозвал Антониду Васильевну за кулисы и, всплеснув руками, как-то простонал:
– Антонида Васильевна, что вы наделали… что вы наделали?!
– Да вам-то какая забота, Яков Иваныч?
– Бескорыстно-с, сударыня… Добра вам желал, единственно по этой причине. После меня, может, и добрым словом помянете…
– Оставьте меня!.. Вы все, кажется, помешались… А если вы еще осмелитесь приставать ко мне со своими сожалениями, я должна буду обратиться к Павлу Ефимычу…
– Нет-с, это пустое-с… Антонида Васильевна, в самом деле подумайте хорошенько! Если бы я был на вашем месте… да я…
– Вот и замените меня, а я буду вам очень благодарна
– Погордились, сударыня…
– Вон!
Яков Иванович долго стоял на одном месте и все качал головой. Он даже забыл, что около театра его ожидает премудрый Соломон, приехавший из Краснослободского завода за окончательным ответом.
– Ну, что? – спрашивал он, когда показался, наконец, Яков Иванович.
– Ничего… прогнала…
Мудрецы только развели руками. Что же, своего ума к чужой коже не пришьешь…
Вся труппа уже знала о случившемся, и шушукались по всем углам. Актрисы выражали свое одобрение, актеры качали головами. Ничего не знал один Крапивин, который был занят с декоратором Гаврюшей и даже сам что-то красил и мазал, одевшись во вретище. У Гаврюши давно чесался язык, чтобы рассказать все патрону, но он чувствовал себя таким маленьким и ничтожным, что только кряхтел и вздыхал.
– Что у тебя, живот болит? – спросил, наконец, его Крапивин.
– Никак нет-с, Павел Ефимыч…
Гаврюша, наконец, не выдержал и рассказал все, что происходило сегодня в театральной квартире. Крапивин слушал его и понимал всего одно слово: Додонов… Додонов… Додонов. А где Антонида Васильевна?.. Потом он опомнился и закричал, как раненый зверь:
– Да ты все врешь, Гаврюшка?!. Все это ваши закулисные сплетни и дрязги… Никогда и ничего не сметь мне говорить об Антониде Васильевне!
– Как вам будет угодно.

X

Дворец в Краснослободском заводе зловеще смолк. Барин затворился в кабинете, и никто не смел дохнуть. Всем собакам были надеты намордники, чтобы не лаяли. Музыка больше не играла, охота, кучера, прислуга – все попрятались по углам. Ночью только один огонек светился во всем дворце: это был освещен кабинет барина. Девичья на ночь запиралась на железные ставни, так что огня там никогда не было вид но с улицы. Вообще получалось настоящее мертвое царство.
Бодрствовал один Иван Гордеевич, который обходил все углы и закоулки Неслышными шагами, как настоящий кот. Утром и вечером он исправно являлся в кабинет с докладом и вытягивался у дверей, как лист перед травой. Додонов молча выслушивал его и отсылал назад движением руки.
– Ты виноват кругом, – проговорил, наконец, Додонов на одном из таких приемов. – Не умел повести дела…
– Простите, Виссарион Платоныч, – каялся премудрый Соломон, падая на колени. – Старался, хлопотал,-
– Дурак!
В следующий раз он, не глядя на верного слугу, отдал короткий приказ:
– Поезжай туда, в поместье… и купи мне всех актрис. Сколько будет стоить – все равно… Я покажу им, как смеяться над Додоновым…
Ровно через час Иван Гордеевич выезжал уже в легкой зимней кибитке, направляясь куда-то в Малороссию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21