Когда была жива мать, Гизелу обычно оставляли дома, а если и брали с собой на концерт, то сажали в зрительном зале, и ей строго-настрого запрещалось заходить за кулисы.
И теперь Пол Феррарис не знал, как с ней поступить.
Оставлять ее в отеле одну он не мог, это было очевидно. В то же время ему не хотелось, чтобы она общалась с организаторами концерта и сидела вместе с ними в партере.
— Но ведь они такие же артисты, как и ты, — возражала Гизела. — И потом, мне интересно с ними познакомиться.
— Твоей матери это бы не понравилось, — твердо отвечал ей отец, и у Гизелы не было особого желания с ним спорить.
Он договорился с управляющим, и для Гизелы это кончилось заточением в ложе. «Как будто я дикий зверь», — с хмурой улыбкой говорила себе Гизела.
Впрочем, вслух протестовать она не решалась, тем более что здесь никто не мешал ей наслаждаться красотой и убранством театра. Гизеле он представлялся самым лучшим из всех театров, несмотря на то что Королевский столичный театр был гораздо величественнее и больше.
Гизеле очень хотелось побывать в Доме оперы, но у нее не было времени, чтобы осматривать достопримечательности, потому что отец репетировал буквально от зари до зари.
— Я так давно не упражнялся по-настоящему, что теперь играю из рук вон плохо! — восклицал он. — Не могу же я позволить себе опозориться перед венской публикой, великими ценителями музыки. Это погубит мою репутацию. Я должен использовать каждую свободную минуту, чтобы репетировать.
— Папа, вы играете великолепно!
Тем не менее Гизела понимала его беспокойство. Жители Вены не думали ни о чем другом, кроме музыки, и если они ни на чем не играли, то пели.
Наблюдая за репетициями оркестрантов, Гизела сама убедилась, что отец был прав, говоря, что искусство музыкального исполнения достигло в Вене совершенства.
Оркестр закончил играть, и режиссер произнес из партера:
— Пол Феррарис. На сцену вышел отец.
Даже в обычной, повседневной одежде, которую он надевал на репетиции, он был способен затмить любого мужчину в театре.
Пол Феррарис мог сколько угодно называть себя австрийцем, но при этом все равно оставался англичанином.
— Чувство собственного достоинства у англичан в крови, — сказала как-то Гизеле мать, — и я горжусь, что мой муж, и я, и ты, моя дорогая, — мы все принадлежим к этой великой нации.
— Только не говори так при нем! — заговорщицки прошептала Гизела.
И обе заулыбались, зная, как ревностно отец пытается доказать всем, что он настоящий австриец и в мыслях, и в словах, и на деле.
Поль Феррарис обвел взглядом зал и, подложив белоснежный шелковый платок, поднес к плечу свою любимую скрипку. Гизела с гордостью подумала, что ни у одной девушки нет такого замечательного отца. Смычок взмыл вверх, дирижер взмахнул палочкой, и зал заполнили волшебные звуки концерта для скрипки с оркестром Вольфганга Амадея Моцарта.
Чарующая музыка унесла Гизелу далеко отсюда, и она вновь оказалась в Венском лесу, напоенном ароматом необыкновенных цветов. Ей казалось, что музыка доносится не со сцены, а звучит в чаще леса, где танцуют прекрасные нимфы. Руки Миклоша вновь коснулись ее, и она опять почувствовала его объятия, в которых ей было так хорошо и спокойно.
А потом — тот необыкновенный поцелуй!
Погруженная в сладостные воспоминания, Гизе-ла не сразу заметила, что отец закончил первую часть своего выступления, а вернувшись на землю из мира грез, обнаружила, что она в ложе не одна.
Рядом с ней сидел какой-то мужчина, и она, подумав, что это управляющий, повернулась к нему, чтобы выслушать его комплименты в адрес отца. Но, к своему изумлению, Гизела увидела совершенно незнакомого человека.
Впрочем, она сразу поняла, кто этот человек.
— Именно такой я вас и представлял, — произнес он.
Его голос был таким же глубоким, как тогда, в темноте леса.
— Почему вы… здесь? — запинаясь, проговорила Гизела. — Мне казалось… что вы… уехали… вы сами говорили, что должны… покинуть Вену.
— Я пытался. Я расскажу вам об этом. Когда мы увидимся наедине?
Гизела недоуменно посмотрела на него и нерешительно произнесла:
— Я должна поблагодарить вас… за то, что вы поговорили с управляющим… Когда… мы пришли… он был очень… добр к отцу.
— У него не было причин поступать иначе, — ответил Миклош. — В то же время неожиданный визит не всегда приводит к желаемым результатам.
— Я… вам очень признательна.
— Ваша благодарность всегда была щедрой. Гизела вспыхнула, вспомнив, что почти такие же слова послужили поводом для поцелуя.
— Вы очаровательны! — воскликнул Миклош. — Особенно сейчас, когда покраснели!
— О, прошу вас… не смущайте меня! — взмолилась Гизела.
— Вы так же прекрасны, как звуки вашего голоса, — сказал Миклош. — Но умоляю вас, скорее дайте ответ, иначе ваш отец может здесь застать нас. Вероятно, он будет удивлен, увидев вас беседующей с мужчиной, которого он видит впервые в жизни.
Гизела вскочила и быстро пересела в глубину ложи за тяжелые складки портьер из красного бархата.
— Прошу вас! — произнесла она умоляюще.
— Тогда ответьте мне.
Гизела бросила тревожный взгляд на сцену, но отец еще продолжал играть. Сейчас он исполнял свою любимую пьесу Шуберта.
— Это невозможно, — прошептала она. — Папа ни на минуту не выпускает меня из виду.
— Я должен вас видеть, — настаивал Миклош Толди.
— По-моему, вы пытаетесь мне угрожать.
— Это лишь оттого, что я отчаянно хочу встретиться с вами. — Миклош вздохнул и добавил: — Я покинул Вену, как и говорил, но, проехав сотню миль, повернул назад — только затем, чтобы вновь вас увидеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37