Потому что никогда не знаешь, кто следующий станет покойником, и вот уже тебя терзает совесть за то, что ругал беднягу скотиной и по-всякому, а он лежит теперь под дождем в тумане бездыханный и ничего не может тебе ответить…
У входа послышалась возня, сопение и басовитое ворчание. Одна из женщин стремительно распахнула дверь. Вторая незаметно оказалась рядом, готовая помочь.
Пригнувшись, в дом вошел Гримнир. Он быстро огляделся по сторонам, и усы его встопорщились. Я увидел, что он держит па руках человека, завернутого в плащ, и вскочил.
— Сядь, — бесцветным голосом приказала Эрриэз, — они сделают все, что нужно.
— Это же Конан, — сказал я. — Слушай, Эрриэз, он ведь умер.
— Может быть, и умер, — сказала она. — Разве это так уж важно?
Я покосился на эту ненормальную и немного отодвинулся от нее — на всякий случай.
— Для кикиморы это, может быть, и неважно, — сказал я наконец. — Но люди, Эрриэз, умирают навсегда.
Они развернули плащ и уложили моего друга на чистое полотно. Сквозь грязные лохмотья, в которые превратилась его одежда, я увидел пузыри ожогов, покрывшие все его тело. На левом плече кожа была содрана, а через грудь тянулись четыре глубоких пореза, посипевших и распухших — от яда, надо полагать.
Лицо у него заострилось, глаза провалились. Не изменились только густые жесткие волосы.
Потом его заслонили от меня женщины. Они хлопотали, что-то передавали друг другу, негромко переговаривались. Звонко рвалось полотно, и ни одной нитки не упало. Аккуратно плеснула в чистой глиняной плошке вода.
Я не смотрел и старался не слушать. Для меня не существовало больше ни самообладания, ни гордости, ни фатализма. В один миг я растерял все свои добродетели. И пусть я дух пустыни, пусть я сеятель раздора, болезней и всяческого горя. Пусть я раскидывал по пустыне руины древних городов, наводя ужас на бесстрашных аскетов. Сам пророк Фари закрылся в своей гробнице, когда я с хохотом пролетел мимо на крыльях песчаной бури… Но теперь я уткнулся носом в угол жалкой хибары, сидя возле ободранной печки, и молча, безутешно рыдал.

Глава десятая
Гном и великан

Я услышал под стеной дома странный свист и приоткрыл один глаз. Женщин, совершавших возле моего погибшего друга свой таинственный обряд, нигде не было видно. Исчез и Гримнир, что меня немного порадовало (насколько я вообще мог радоваться в подобной ситуации). Я открыл второй глаз и окончательно проснулся.
Все тело у меня ныло, потому что накануне вечером, обессиленный слезами и горячкой, я уснул прямо в углу возле печки, не заметив, что Код бок мне закатилось полено. И теперь было такое впечатление, будто меня этим поленом крепко поколотили. Жара у меня уже не было. Я хоть и был довольно слаб, но не горел и вообще подавал надежды на скорое выздоровление.
Свист повторился. Я сел. Было уже утро, о чем я судил по лучу света, падавшему на пол из маленького окошка. В луче отчетливо просматривались летние Пыльники — крошечные зловредные человечки, покрытые сереньким пушком. И живут-то всего два-три дня, но за это время успевают здорово напакостить. Я попробовал заговорить с ними, но они шарахнулись от меня и ринулись по лучу обратно в окошко.
Я поднялся и заковылял туда, где на полу лежал Конан, завернутый в чистое полотно. Надо же, как его запаковали для похорон. Понимают в этом толк, ведьмы. Мы с ним, кстати, всегда были готовы к подобной неприятности (я имею в виду скоропостижную гибель) и на всякий случай заранее обсудили, кого и как надлежит хоронить. Так, еще год назад мне было поручено закопать безжизненное тело моего друга (буде таковое объявится) вместе с его верным мечом. Теперь я вспомнил тот давний разговор и мысленно дал себе слово проследить за тем, чтобы Гримнир не наложил свою волосатую лапу на чудесный клинок.
Тело шевельнулось. Я не сразу обратил на это внимание, поскольку был погружен в горестные думы. Однако тело недовольно задергалось, и с этим я был вынужден считаться. Конан приоткрыл глаза.
— Кода… — позвал он меня.
Слезы немедленно потекли у меня по щекам.
— Все в порядке, — сказал я. — Я здесь. Враги уничтожены.
У него дернулся рот.
— Лежи тихо, — сказал я. — Только вот что. Как ты считаешь, кто-нибудь должен знать, что ты живой? Хочешь, я тайно унесу тебя в лес?
Вообще-то я даже поднять его не смог бы, но в тот момент я от радости как-то забыл об этом.
Под стенкой опять свистнули. Я поднял палец и сказал вполголоса:
— Пойду на разведку. Не нравится мне этот свист. А ты лежи, прикидывайся мертвым. У тебя великолепно получается.
Я на цыпочках двинулся к выходу. Проклятая дверь так заскрипела, что все мои предосторожности тут же полетели к черту. Я выругался, помянув кости пророка Фари, и уже не таясь вышел из дома.
У стены я увидел странную компанию. Для начала, там был Гримнир, так что я рано обрадовался его отсутствию. Он сидел на корточках спиной ко мне и что-то разглядывал. От него во все стороны плыли волны восторга, но что именно привело его в такое расположение духа, я не мог понять.
На шатком чурбачке, прислонившись спиной к стене избушки, сидела замарашка Эрриэз и жадно кусала хлеб, намазанный медом. Мед стекал по ее локтям, и она время от времени обтирала его пальцем, после чего облизывалась. Над Эрриэз летала оса. При виде меда мне стало дурно.
А перед Гримниром и лесной девчонкой стояло печальное существо с обвисшим носом и уныло опущенными уголками коричневых глаз. Лицо у существа было узкое, как лезвие, спутанные зеленые волосы падали ему на плечи. Я сразу почуял, что это нечто вроде гнома, и начал прикидывать, кто из нас двоих могущественнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25