Осторожнее с кофе, Элизабет, он же захлебнется!Инспектор Ингравальо макал свое перо в кофе по-венециански, и это придавало его стилю сдержанную искрометность.– Действительно, в языке Гадды элементы множества диалектов, досадно, что мы не имеем ничего подобного в нашей литературе.Надо будет почитать его детям, даже если они ничего не поймут. Еще нужно подготовить Клару к выпускным экзаменам – к жизни она подготовится сама, а вот к экзаменам…– Теперь он, пожалуй, окончательно пришел в себя. Помогите мне, Элизабет, его надо усадить.Как усадить мешок боли? Джулиус из одного куска, а я – из восьмидесяти тысяч обломков. Как усадить восемьдесят тысяч черепков?– Осторожнее, Элизабет, дайте мне еще одну подушку.Но Джулиус-то поправился? ДЖУЛИУС ПОПРАВИЛСЯ!
– Кто этот Джулиус, господин Малоссен? Гадду я знаю, а вот Джулиуса…Вопрос комиссара Аннелиза, даже если он задан с улыбкой, требует ответа, который будет приобщен к делу.– Это мой пес. Он поправился.Диван в стиле рекамье – не самое комфортабельное ложе для избитого.– Выпейте еще кофе. Я ничего не понимаю в медицине, но слепо верю в достоинства кофе Элизабет. Элизабет, помогите ему, пожалуйста.Да, да, помогите мне, Элизабет, я сижу на собственных костях.– Вот.(Ой, ой, ой, ой!)– Почему диваны рекамье такие жесткие?– Потому что победители теряют власть, если спят на мягких кушетках, господин Малоссен.– Они ее теряют в любом случае. Кушетка времени…– Вы явно чувствуете себя лучше.Я поворачиваю голову к комиссару, сидящему в изголовье дивана, поднимаю голову в направлении Элизабет, склонившейся надо мной с чашкой кофе в руках (маленькой чашечкой с золотым ободком и большой буквой N), опускаю голову и гляжу на собственные ноги, там далеко внизу. Голова поднимается и опускается, я действительно чувствую себя лучше.– Теперь мы сможем поговорить.Что ж, поговорим.– Есть ли у вас хоть какие-то соображения по поводу того, что с вами случилось?– На меня навалился Магазин.– А почему, по какой причине?Какая тут причина? Беспричинная враждебность Казнава? Но он был не один. И в этой своре была как минимум одна женщина (женщина, которую я бил, – Господи!). Почему же тогда? Потому что я не хожу на демонстрации? Нет, мы все-таки не в Юнайтед Стейтс и не в Эсэсэсэр. Именно поэтому, кстати, у меня нет поводов демонстрировать. Почему же они навалились на меня?– Не знаю.– А я знаю.Комиссар Аннелиз встает в зеленом сиянии своего кабинета.– Благодарю вас, Элизабет.Элизабет понимает с полуслова. Дверь закрывается. О кофе больше нет и речи. Стоя перед книжным шкафом, комиссар Аннелиз декламирует:– «Вездесущий, как Меркурий, непременный участник любого головоломного дела…»– Гадда.– Гадда и вы, господин Малоссен. Вы присутствовали при первом, втором и третьем взрыве. Этого более чем достаточно, чтобы кое у кого возникли подозрения.Это верно. Но, если память мне не изменяет, Казнав тоже был там все три раза. Сказать или не сказать? Ладно, пусть сам выкручивается. И я говорю это комиссару.– Действительно, – отвечает комиссар, – но он не был на лекции профессора Леонара.Медноголового? А он-то тут при чем?– Он – жертва сегодняшнего взрыва.Так, ясно.– Что вы делали на этой лекции?Продать Казнава – ладно, еще куда ни шло. Но не тетю Джулию! Хотя, если они меня там видели, то видели с ней.– У меня сестра беременна и никак не может решить…– Понимаю.Из чего вовсе не следует, что он одобряет и что он удовлетворен ответом. Чтобы проверить, как функционирует мое тело, пытаюсь принять сидячее положение. У-у-у! Тело сплошь деревянное, как у Джулиуса в эпоху его одеревенения. (А Джулиус-то поправился!)– У вас сломаны два ребра. Вам наложили жесткую повязку.– А череп?– В порядке. Несколько шишек, и все.(С меня достаточно.)Он идет к столу, садится, зажигает лампу. Я прикрываю глаза, и он убавляет свет. Кроме телефона, это единственная уступка современности в его кабинете – лампа с реостатом. Он почесывает ухо и край носа, складывает ладони перед собой и наконец говорит:– Странная у вас работа, господин Малоссен. Рано или поздно за нее бьют.(Так-так, значит, вопреки утверждениям Сенклера, он поверил в мой рассказ о козле отпущения!)Далее следует самый поразительный вопрос, который задержанный по подозрению – если предположить, что я задержан, – слышал когда-нибудь от следователя:– Это вы взрываете все эти бомбы, господин Малоссен?– Нет.– Вы знаете, кто это делает?– Нет.Он опять чешет нос, скрещивает пальцы перед собой и снова удивляет меня:– Хоть я и не должен, строго говоря, сообщать вам мое личное мнение, знайте, что я вам верю.(Что ж, и на том спасибо.)– Но у вас на работе многие считают, что это вы.– В том числе те, которые на меня сегодня напали?– В том числе.Движением бровей он дает мне понять, что хотел бы, чтобы я вник в смысл его слов.– Видите ли, козел отпущения – это не только тот, кто в случае необходимости платит за других. Это прежде всего способ объяснения. (Я, значит, «способ объяснения»?)– Иначе говоря, таинственная, но бесспорная причина всякого необъяснимого феномена.(Не только «способ объяснения», но и «бесспорная причина»!)– Этим объясняются, в частности, еврейские погромы во время эпидемий чумы в средние века.(Но сейчас-то на дворе двадцатый век, насколько мне известно.)– Для некоторых из ваших коллег, раз вы козел отпущения, значит, вы и есть тот, кто подкладывает бомбы. По той единственной причине, что им нужна причина, – так им спокойнее жить.(А мне нет.)– Они абсолютно не нуждаются в доказательствах. Они верят в вашу виновность, и этого им достаточно. И они снова набросятся на вас, если я не приму меры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61