- Так вот оно что, - сказал Дидас, - теперь мне понятно, почему дома,
- он имел в виду метрополию, то есть свой дом, ты схватывала все на лету,
коллеги были, похоже, правы, у тебя это чисто механическая способность,
чисто утилитарного, эмпирического свойства, проявляющаяся непосредственно,
от случая к случаю, без затей, как говорится, прямо с пальца, то бишь из
соска, в рот.
- Мой дом - здесь, - сказала она.
- Тогда растолкуй мне все эти разные преломления.
- Я никогда не пыталась их уяснить, знаю только, что по-другому дует
ветер, по-другому падает свет, что все по-другому, все, и что мне
необходимо жить в этом, как оно есть, со всеми его изменениями,
практически, и потому для меня важно улавливать их.
- Выходит, у вас, у жителей Троицких островов, науки совсем никакой?
- Ему так и хотелось сказать: "У вас, у ослов с островов".
- Видишь ли, - сказала она, - дело в том, что здесь сталкиваются
атмосферные массы с разных концов земли и все они смешиваются, да притом
неравномерно. И может случиться, что твой стакан молока примет такой вид,
как будто нижняя его часть стоит справа, а верхняя - слева, точно он
расколот надвое, и левая часть повиснет над столом. Все это связано еще и
с магнитными явлениями. Со многим связано. И поскольку ситуация, бывает,
меняется чуть ли не поминутно, а потому и наблюдения затруднены, то
разобраться с этой проблемой далеко не просто.
Во время разговора Дидас, беспомощный как младенец, лежал на постели.
У на должна была подводить его к ней и укладывать, иначе он падал бы мимо.
И жидкую пищу приходилось вливать ему прямо в рот; она повязывала ему
нагрудник и кормила с ложечки, нередко сетуя:
- Уж лучше бы ты закрывал глаза и не двигался, тогда бы меньше
проливалось и размазывалось.
- Но я же не нарочно, я стараюсь поворачиваться правильно и
поворачиваюсь правильно, в соответствии с выявленными мною принципами -
правильно.
- У нас бывает немало гостей издалека, но ни один еще не упорствовал
так, как ты. Нужно брать чувством - больше, намного больше чувства. И ни в
коем случае не представлять себе, что все окажется не так. Вначале -
пробовать и проверять: ты должен научиться в нужный момент - немедленно,
здесь и сейчас - ощущать предмет и его положение, должен развить в себе
это чувство.
"Ах, как умно ты все излагаешь, - думал он, - но при этом твои
рассуждения представляются мне слишком поверхностными - так, болтовня,
пустое всезнайство. Всезнайство и самомнение".
- Ты должна говорить мне, где конкретно находится предмет, где он в
действительности притаился, где можно его ухватить, должна в точности
объяснять, ну, допустим, тремя сантиметрами левей того места, где он, как
кажется, стоит, - требовал Дидас.
- Пока я тебе все это доложу, он может оказаться уже где-нибудь еще.
Да ведь заметно, как он меняется, это ощущаешь. Ты должен прочувствовать
это на собственном опыте, должен свыкнуться со смещением.
- Да, но как?
- По-новому каждый раз, попробуй сам.
Дидас глядел на нее с несчастным видом, он почти не решался
пошевелиться.
Вскоре Уна сумела вникнуть в его состояние: "Вот и вторая
индивидуальная особенность, какую я нахожу в нем: чувственная
невосприимчивость. Он очень быстро понимает, если имеет дело с
отвлеченными данными; если ему формулируют правило или предлагают образец,
их он усваивает, запоминает. Но стоит действительности не согласиться с
правилами, формулами и законами, которыми он себя начинил, он сразу
приходит в ярость". И когда Уна поясняла осторожно: "Смотри, надо примерно
так, вот, я веду твою руку", то случалось, что он повторял заученное
быстро движение и с озлоблением говорил:
- Ну и что? Я сделал все, как ты показывала, в точности так и не
иначе, и это твоя вина, что кувшин перевернулся. Я сделал так, как ты
сказала.
- Но кувшин упал, - отвечала Уна, - вот он, перед тобой.
Дидас пробовал вставать, ходить, садиться, отворять дверь. Но его
заносило, как пьяного, и он падал; когда он пытался сесть, кто-то,
казалось, выдергивал из-под него стул, и он неуклюже валился на выстланный
шкурами пол. Уна относила его к топчану.
В конце концов он признал, что не обладает необходимыми способностями
для жизни на Троицких островах. Его таланты другого рода. И мир его
другой. После этих слов он долго лежал молча, и Уна чувствовала, что он
мучается от своего бессилия.
Она легла с ним рядом, совсем близко, но он не решался прикоснуться к
ней, она ощутила, как он сжался, съежился, будто от холода.
- И ты, ты тоже каждый вечер другая, - пожаловался он, когда она
раздевалась перед сном. - То выглядишь угловатой и крепкой, почти как
мужчина, то кажешься мягкой и нежной, то светлее, то темнее. Я и не знаю
уже, какая ты на самом деле.
- А какой бы ты хотел меня видеть сейчас? Я могу направить так свет;
есть много разных способов вызывать смещения с помощью этой люминесцентной
трубки; какой бы ты меня предпочел?
- Да, какой? - растерянно переспросил он.
- Совсем-совсем мягкой? А может, поддуем чуточку покруглей? Или
сделаем потоньше да непрозрачней? Смуглее? Белее?.. - Игра лучей внешнего
света, не компенсированного свечением трубки, обегавшей комнату по стенам,
разбила Уну на много отдельных частей, свободно повисших в пространстве.
Дидас быстро закрыл глаза. И, непрерывно повторяя все то же,
забормотал:
- Хочу в стабильные условия, хочу в стабильные условия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19