Появилось больше времени для отдыха, ну он и стал портить себе кровь воспоминаниями. Решил, что общего памятника всем жертвам катастрофы для жены и сына маловато. Захотел свой памятник поставить. Попросил меня поднять кое-какую мелочовку с судна — к примеру, ограду для памятника он хочет соорудить из поручней. Еще медный колокол повесить, в который склянки били.
— Дурная идея, — пробормотал Вадимыч, откладывая обшарпанный мобильник. — Во-первых, ушлые хлопцы колокол давно сняли. Во-вторых, если б ты ему колокол и припер, другие ушлые ребята на второй день стырили бы его с кладбища. Медь есть медь. Не золото, но блестит.
— Мне-то какая разница. Хозяин — барин. Человек платит, я работаю. Он в принципе не настаивает на своем перечне. Ясно, что за столько лет многое не сохранилось.
— Верная мысль. Тебе тоже стоит напрячься, и сам все уразумеешь. И никакие советчики не нужны.
— Да я уже спускался туда, прежде чем сюда прийти. Вопрос возник.
— Сюрпризы обнаружились?
— Мягко говоря.
— Местную прессу надо почитать. Хотя у нас об этом последний раз писали лет пять назад.
Мобильник разродился мелодией «Варяга». Извинившись, Вадимыч взял трубку и минут на пять погрузился в спор по поводу каких-то раскрошенных сухариков и пересоленного арахиса.
— Развелось хитрожопых, — резюмировал он, послав звонившего подальше. — Так на чем я остановился? На «Лазарева» из местных кадров никого не заманишь. Люди не дураки, знают, что вернуться можно седым или заикой.
— Как так вышло, что утопленники законсервировались?
— Поднять никого не надейся. На воздухе за день сгниют. Как вышло? Не люблю вспоминать.
— Если б вы не были владельцем заведения, я бы заинтересовал вас материально.
— Сколько ты дашь? — махнул рукой Вадимыч. — Ты, как и я когда-то, бабки на своем здоровье зарабатываешь. Значит, разбрасываться не будешь.
— А вообще-то… Какие есть пожелания?
— Знаешь анекдот? Встречаются два алканавта. Один другого спрашивает: «Выпить хочешь?» — «Нет». — «А сейчас?» Теперь вопрос к тебе: настоящее виски от самопала отличить сможешь?
— Если понюхать и на язык капнуть.
— Привези «Белую лошадь». Честно говоря, не знаю, где у нас в городе можно ее найти в оригинальном качестве.
— Если только во вскрытом виде. Придется пробу снимать.
— Не обижусь. Посидим, поговорим по-мужски. Не люблю искателей приключений, я бы таких под воду не пускал. Если ты там на жизнь зарабатываешь, значит, мы коллеги. Не прошло и четверти часа, как гость вернулся с бутылкой.
— Не так уж все у вас плохо.
— Не может быть. Дай-ка… В натуре, она самая. Я молчу.
— Молчать как раз не надо, — пошутил Сиверов.
— Твое здоровье. Опять этот чертов мобильник. Ничего, сейчас я стану для всех «временно недоступен».
Пропустив сто пятьдесят виски, Вадимыч с наслаждением закурил, скрестив голые волосатые ноги. Потом он сказал:
— Никто не предполагал такого эффекта. Пароход потонул за восемь минут. Рекордно короткое время для судна с его водоизмещением. Из танков вылились в море тонны мазута. Из емкостей боцманской команды запас масляной краски. Краска смешалась в воде с мазутом, смесь облепила тонущих с ног до головы. Они не могли ни видеть, ни дышать, большая часть этого дерьма образовала в итоге пленку на поверхности. Но вода в том месте все равно насытилась всякой химией. Получилось нечто вроде пропитки для утопленников. Не гниют и рыбам не по вкусу.
Глебу вспомнились разбросанные вещи в подводном коридоре, лицо девушки с длинными волосами. Оно не выглядело испачканным.
— Сколько лет прошло? — прикинул Вадимыч. — Семнадцать. Соленая вода растворила всю наружную грязь, все, что не успело впитаться. И еще… Не знаю, как на других широтах, но здесь у нас в воде повышенный процент йода. Может, и это сыграло роль, тут нужно спросить профессора-химика. Одним словом, в воде трупы до сих пор не разлагаются. Но поднимать их бесполезно, уже пробовали.

***
Бывший механик «Лазарева» в молодости начинал водолазом. При катастрофе в бухте он выжил сам и помог выплыть, как минимум, десятку пассажиров. Уже на следующий день со скандалом сбежал от врачей и добился разрешения принимать участие в подводных спасательных работах. Потом, в сорок лет, навсегда ушел из морской службы.
Все следующие годы Вадимыч приказывал себе ни с кем не вступать в разговор о тех минутах, часах и днях. Но невысказанное начинало тяготить, давить на черепную коробку. Начинались депрессия, навязчивые сны. Раз за разом он уходил в запой, как уходят на дно, к бессловесным рыбам, морским звездам и крабам, к водорослям, колышущимся от беззвучного «ветра».
В конце концов он находил подходящего собеседника и все ему выплескивал. Вспоминал в подробностях, не заботясь о том, приятно это слышать или нет, интересно или не очень. Вот и теперь, спустя столько лет, он по-прежнему морщился от душевной боли.
— Прошли буи ограждения, набрали скорость до десяти узлов. Отчаливать поздним вечером всегда особый кайф: город сияет огнями, а там — море и небо слиты в сплошную черноту. Только кайф в тот раз быстро обломался… Потом, когда судили капитанов, многие из нашей команды выступали свидетелями или просто присутствовали на суде. Ну и я, само собой. До сих пор не знаю, все ли на суде вылезло или нет. Тяжко было видеть нашего капитайа на скамье подсудимых. Мне казалось, мужик говорит начистоту… Как прошли буи, он передал управление вахтенному помощнику, вернулся к себе в каюту отдыхать. Потом услышал три гудка и сразу почуял недоброе.
Уже потом, на суде, Вадимыч узнал, что сухогруз, входивший в бухту, получил из порта по рации указание пропустить «Лазарева».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13